Этносоциальные истоки, виды и причины роста русского национализма. Непосредственные причины возникновения современного русского национализма Проявление национализма в современных условиях

БОЙКОВ А.М. – доктор философских наук, ведущий научный сотрудник Дагестанского научного центра РАН.

Русский национализм как общественно-политическое течение родился в начале XX века как стихийная реакция этносоциума на приближающееся крушение Российской империи, которое в русской этноистории стало катастрофой цивилизационного уровня. Русская духовность включала полиэтнические принципы соборности и державности, бывшие векторами государственного строительства издревле. На закате Российской империи, а в дальнейшем в трансформированном виде в СССР {«пролетарский интернационализм», «дружба народов», «новая историческая общность - советский человек»), они более чем наглядно показали свою неработоспособность и, главное, отсутствие всякой перспективы национального саморазвития для их носителя - русского этноса в условиях многонационального государства.
Исторические принципы соборности и державности, как и характерный для русских вообще мировоз-ренческий полиэтнизм, развились из территориального принципа формирования русских (славянских) общин. Антиподом ему являлся родоплеменной принцип общинности, принятый у практически всех народов, окружавших русских и проживавших нa будущей территории российского государства. Таким образом, в этническом стереотипе русских исторически сформировались этносоциальная слабость, этническая уступчивость и неагрессивность в области межэтнических взаимоотношений по сравнению с националистическими устремлениями целого ряда малых народов России, которые в этом отношении были явными антиподами русских. Русские ощущали себя сильным этносом лишь во внешних войнах, при этом защищая не столько себя, сколько государство-державу и другие народы России. Однако это не приносило русским этнических дивидендов. В силу несовместимости базовых принципов общинности у русских и нерусских полиэтнические принципы соборности и державности в империи Романовых принималась как жизненный императив только русским народом. Нерусские народы его лишь декларировали, а их этничес
кие элиты беззастенчиво эксплуатировали эти принципы в своих интересах, сами им не следуя в силу этнических и конфессиональных традиций.
Из изложенного очевидно, что русский национализм не мог изначально развиваться с преобладанием этнокра-тической тенденции, хотя бы в силу исторической инерции русского общества. Развитие идеологии русского нацио-нализма в социокультурной динамике было противоречивым и медленным. Во многом это было вызвано тем, что русский этносоциум унаследовал неконкурентноспособное в межэтнических взаимоотношениях пассивное мировоззрение, что выразилось в слабо развитом национальном самосознании. Ростки активных его форм, как ответ на негативные для русских этносоциальные реалии, этнос способен прочно усвоить только в ходе естественной смены поколений.
Русский этнос на рубеже XX века, будучи имперским (государствообразующим), не был в России этническим большинством, составляя только 43% населения. Собственно русская часть многонациональной правящей элиты империи в своей государственной практике исповедовала надэтническую имперскую идеологию. Её обусловили принципы соборности и державности, иллюзорность которых в роли полиэтнической «скрепы» народов империи была охарактеризована выше. В силу русской государственнической традиции «собирания земель и народов», сформировавшейся в феодальной стране, политика русских Царей, характеризовалась не истреблением или принижением, но поощрением этнических элит на основе, как минимум, сословного уравнивания их с русским дворянством.
В советский период политика национально-социального угнетения русского народа на фоне наделения привилегиями нерусских народов была продолжена партийно-государственной элитой СССР. Но ущемление русских в советское время осуществлялось уже не по этническому, а по территориальному принципу, т.е. опосредованно под фиговым листком формаль-ного равенства всех национальностей. В СССР в худшем положении находились советские граждане, проживавшие в РСФСР, где русские составляли подавляющее большинство. Фактически же русские платили наивысшие в СССР налоги, ущемлялись территориально, имели наименьшие возможности в получении высшего образования, ученых степеней и званий и, во многом ПОЭТОМУ, НЕ СМОГЛИ СОЗДАТЬ вплоть до настоящего времени свою этническую элиту.
Причем в аспекте территориального ущемления русских характерной является беспринципная избирательность по отношению к «проклятому тоталитарному прошлому» в наши дни. «Либерально-демократический режим» провозгласил полный отказ от всего советского наследия и предал анафеме в официозных СМИ и, в том числе, лучшие социальные завоевания и народный патриотизм, как таковой. Но режим оставил незыблемыми и вне критики административные границы национально-территориальных субъектов. Да еще возвел их вместе с русскими этническими территориями в Конституции РФ в ранг государств, хотя и в скобках. Между тем, хорошо известно, что в советское время в эти субъекты искусственно включили исконно-русские этнические земли, произвольно оторвав русское население вместе с территорией от своей этнической целостности. Для условий России имеет смысл выделить два характерных типа национализма. Один тип национализма может дополняться и чертами другого.
Первый тип - это этнонационализм, который в полиэтническом социуме, который получил государственное оформление в виде федерации, приводит к этнократии элит титульных этносов в субъектах федерации. Этнонационализм, выросший из племенного этноцентризма в силу родоплеменного принципа формирования общинности у большинства нерусских народов России, естественно и логично развился в настоящее время в этнократию титульных этнических элит в национальных республиках и округах России. Этнонационализм развивался в неявном виде в национально-территориальных субъектах Союза ССР и РСФСР уже с момента их образования (этнократия - власть одного этноса - в многонациональной республике сродни расизму, фашизму). У русских этнонационализм, как идеология национального движения, не существовал ранее никогда вплоть до самого последнего времени. Характерно, что даже идеология «русских фашистов» в Манчжурии в 30-х гг. опиралась на принцип соборности и идеал общероссийской нации. Эта идеология относилась к типу национализма как фактора развития. Ответом на этнократическую политику нерусских титульных элит со стороны активного творческого меньшинства русского этноса может быть только развитие альтернативного мировоззрения в виде русского национализма с тенденцией к радикализации.
Второй тип - национализм как фактор развития, в рамках которого формируется государство-нация с более или менее выраженным приоритетом национальных духовных ценностей. Этот тип национализма в России никогда не существовал в чистом виде, в качестве государственной идеологии. Можно говорить лишь об отдельных его компонентах в виде государст-венного патриотизма времен Российской империи или рухнувшей вместе с крушением СССР идеологемы КПСС относительно слияния всех народов страны в «новую историческую общность советского человека».
Современный либерально-демократический режим ограничивается государственно-патриотической риторикой, которая является изначально непоследовательной и неосуществимой уже в силу приверженности режима идее глобализации. Втяги-вание России в глобализацию на практике имеет одной из своих целей, как и в остальном мире, стирание наций как таковых вместе с государственными суверенитетами отдельных стран. Кроме того, второй тип русского национализма, не говоря уже о первом, требует безусловной опоры на русскую этносоциокультуру в качестве духовных и культурных основ государство образующей нации. В реальности в настоящее время в РОССИИ усилиями официознных СМИ и вкупе с политикой государства русская культура и духовность, мягко говоря, принижаются, а если выражаться откровенно, стираются.
Поэтому, если та часть активного творческого меньшинства русского этноса, которая сейчас ищет пути реализации национализма как фактора развития в конституционных рамках, в частности, парламентской деятельности, не найдет возможностей для легальной борьбы за осуществление своего идеала, то она начнёт дрейфовать в сторону радикализации идеологии. На этом пути она неизбежно придет к этнонационализму.
Одна из главных причин роста национализма у русских состоит в том, что правящий режим, декларирующий свою привер-женность либерал-демократии, в своей практической политике нарушил вопиющим образом по отношению к русскому народу одну из базисных ценностей либеральной доктрины - принцип этнического равенства. Это демонстрирует соз-нательную избирательность режима в применении этого принципа в условиях полиэтнического социума России, что обернулось на практике этносоциальным неравенством русских.
Таким образом, либерализм в России в этой части стал на позиции своего идеологического антипода - фашизма; русские в России, фактически, оказались в положении «низшей расы», которой де-факто отказано в возможности развивать свою наииональную культуру и даже сохранять этническую идентичность. Одновременно подавляющая часть русского социума оказалась оттесненной на нижнюю ступеньку соииальной лестницы, оставшись при режиме либералов, как и во времена советского строя, наиболее эксплуатируемой его частью. Вследствие этого русские стали единственным этносом России, вошедшим в состояние демографической катастрофы. Русскую молодежь госу-дарство рассматривает в роли главного поставщика «пушечного мяса» во всех локальных войнах и конфликтах, на всех чужих границах в странах СНГ, а во внутренней социально-экономической политике откровенно игнорирует особенности русской национальной традиции и этносоциокультуры. При том, что русские по сей день составляют этническое большинство России.
Отказавшись на практике от либерального базового принципа этнического равенства по отношению к русским, правящий либерально-демократический режим автоматически сполз в колею идеологической преемственности, взяв де-факто на вооружение надэтническую (советскую) идеологию. Эта идеология, несмотря на либеральную риторику режима, выразилась в политике предоставления льгот и привилегиях для нерусских народов и ущемления русского.

Листовка «Славянского Культурного Центра», Вилючинск, ул. Гусарова, 51-71. Тираж 999 экз. Май 2003 г.
(Данный материал получен редакцией АРИ по рассылке осуществляемой Виктором Селивановым)

Третья специфическая особенность современного русского национализма состоит в том, что фундамент националистических настроений в обществе составляют ощущение потери, чувство ущемления своих интересов или компенсационные мотивы русского населения. Яркой иллюстрацией таких чувств и эмоций может служить высказывание, сделанное бывшим идеологом партии "Народная воля" и ныне членом Президиума партии "Родина" Н.Б. Жуковой: "Русские стали но только разделённой нацией, но и самым униженным народом в собственной стране. Являясь государствообразующей нацией, они потеряли право даже называться русскими, став безликими россиянами". По словам политолога В.Б. Пастухова, в посткоммунистическом российском обществе, переживающем кризисный момент, "сознание проникнуто ощущением ущербности по отношению к другим народам, растерянностью и неуверенностью в будущем", что является одной из предпосылок и характеристик современного русского национализма. В этой связи российские учёные отмечают, что русский национализм имеет "защитно-компенсаторную природу" в том смысле, что исторически каждый подъём русского национализма являлся и является "реакцией на предшествующие периоды кризиса, ломки или социальной перестройки". Это имело и определённые традиции. Как отмечает А.Н. Сахаров в условиях распада СССР, "подъём национально-патриотических настроений в России на этом этапе шёл снизу, со стороны народных масс, рабочих, крестьян, широких слоев интеллигенции, служащих, многие из которых стали потерпевшей стороной на новом политическом "полигоне"". Это пробуждение русского национализма имеет "защитительный и оборонительный смысл". Эта отличительная особенность современного русского национализма проявляется преимущественно на уровне массового сознания и психологии, но его проявления в виде политической идеологии или социального движения также в определённой степени основываются на ней.

Что касается социально-психологического состояния россиян, то на основе результатов общероссийского социологического исследования, проведённого РНИСиНП в 1995 году, российские социологи фиксируют, что в сознании россиян доминируют негативные чувства и ощущения, и что наиболее распространённым среди них является "чувство стыда за нынешнее состояние страны". При этом весьма показательно, что наибольший рейтинг набирает одна из основных составляющих современного русского национализма - "идея державности, возрождения России как великой страны". А данные многолетних эмпирических исследований также дают основание констатировать, что "всю середину и вторую половину 90-х годов население страны испытывало постоянный стыд и унижение, чувство несправедливости всего, что происходит вокруг" 127. Такое психоэмоциональное состояние населения России, для которого характерно преобладание чувства стыда, униженности и обездоленности, с вытекающим отсюда стремлением компенсировать состояние подавленности через радикальные формы настроения и поведения, вполне может служить питательной средой для утверждения авторитарных режимов и их потенциальной идеологической основы - русского национализма.

Такие "массовые фрустрации" или недовольства народа, как уже было сказано в первом параграфе данной главы, тесно связаны с экономическими трудностями страны и существенным ухудшением жизненных условий большинства населения в 90-е годы, и, прежде всего, русского населения. Хотя тяжёлое социально-экономическое положение

России касалось едва ли не всех и каждого, но русские больше всех несли и чувствовали на себе эту тяжесть и стыд, поскольку именно они составляют большинство населения страны, находящейся в критическом состоянии. И в этой связи возникает возможность того, что трудности, переживаемые Россией в целом, воспринимаются как страдания русского народа. При этом одно дело, если речь идёт о том, что русские страдали. В этом не может быть сомнения. Но совсем другое, если говорить, что только русские страдали, а другие народы - нет, тем более за счёт русских. Это не констатация факта, поддающегося проверке, а уже выражение веры и убеждений. Так или иначе, нельзя отрицать, что исторический процесс перехода от одного общественного строя к другому и сопровождающие его масштабные социально-экономические трудности дали повод для появления чувства потери у значительной доли населения, в особенности у русского народа.

Подобное чувство потери, - реально понесённой и одновременно субъективно ощущаемой, - настолько глубоко и широко распространено в постсоветской России, что стало громко звучащей темой политического дискурса, нашло своё выражение в средствах массовой информации, журналах, публичных выступлениях. К примеру, политические деятели разных мастей часто употребляют выражающие это чувство слова и фразы, такие как "разрушение и уничтожение России", "Россия как объект агрессии", "полуколониальное положение России", "геноцид русского народа", "вымирание русской нации" и так далее. Дело в том, что чувство потери и ощущение ущербности влекут за собой поиск или даже изобретение образа "врага", который будто бы повинен в потере и ущербе. А это не что иное, как своего рода формирование и функционирование компенсационных мотивов, которые имеют конститутивное значение для структуры национализма, а также отличают современный русский национализм.

Представляя исторический очерк о развитии русского национализма XVIII века, JI. Гринфелд утверждает, что "ressentiment", исходящий из "экзистенциальной зависти" и осознания собственной неполноценности, сыграл структурообразующую роль в формировании русской национальной идентичности и, следовательно, русского национализма у дворян и интеллигенции, испытывавших чувство кризиса. Это понятие - "комплекс неполноценности" - может многое объяснить и при анализе современного русского национализма. В то время как "ressentiment" XVIII века, так же как этноцентризм в имперский и советский периоды, имел ограниченный размах, комплекс неполноценности в постсоветской России, как отмечалось выше, находит своё отражение в убеждениях и настроениях населения.

Эту отличительную черту современного русского национализма, как и другие его черты, следует рассмотреть в исторической перспективе - с точки зрения мировоззренческих представлений и восприятия новой политической реальности. Такой подход даёт возможность выявить исторические корни чувства потери русского народа и установить структурную связь между этим чувством и русским национализмом.

Одна из важных особенностей государственности имперского типа, по мнению специалиста в области исследований социокультурных проблем развития России С.Я. Матвеевой, заключается в "архаичных представлениях, основанных на оценке среды за границами своего мира как опасной и враждебной". Это означает, что в мировоззренческих представлениях имперской эпохи неизбежно существует образ "врага" в виде внешнего мира в связи с тем, что имперская внешнеполитическая ориентация не что иное, как стремление к экстенсивному развитию и территориальному расширению страны. То есть в представлениях имперской эпохи внешний мир предстаёт просто противоположным самому себе миром и объектом постоянной ассимиляции, освоения и завоевания под влиянием самих условий существования империи и рождённой в них имперской государственности. Подобные мировоззренческие представления можно отнести к типичному имперскому сознанию, историческая и социально-политическая значимость которого не ограничена лишь имперским прошлым России.

Бывший Советский Союз также не мог вполне освободиться от тех представлений, одной из предпосылок которых являлось наличие угрозы извне, поскольку он как одна из двух великих держав был погружён в противоборство мирового масштаба. Ведь мир в период холодной войны характеризовался главным образом его конфронтационной структурой. При таких напряжённых условиях выживания в биполярном (двухполюсном) мире определяющим фактором мировоззрения советского периода являлось восприятие окружающего мира как угрожающего, и, как следствие, такое мировосприятие носило характер так называемого "оборонного сознания". В этом отношении можно сказать, что великодержавная государственность Советского Союза не могла не оказать влияние на формирование мировоззренческих представлений о том, что существование своего мира противостоит существованию другого (наподобие противоположных полюсов), и тем самым внешний мир в целом считается опасным и враждебным для своего мира.

Таким образом, можно утверждать, что государственность имперского или великодержавного типа в значительной степени влияет на формирование вышеупомянутых мировоззренческих представлений имперской эпохи и одновременно на них зиждется. А это обусловлено самими условиями существования этих двух типов государства.

Российская империя и СССР ушли с исторической сцены, а на их месте возникло новое государство - Российская Федерация. Нынешняя Россия уже не является ни империей, ни такой же великой державой, как и в прежние времена. Более того, она делала и делает попытки отрицать их наследие во многих отношениях. Между тем возможность вернуть статус империи или восстановления великой державы становится всё меньше и меньше. Несмотря на это, она пока не полностью выходит за пределы мировосприятия имперской эпохи, и неприкосновенными остаются многие имперские традиции, цели и ценности, в том числе и миропонимание имперской эпохи. С появлением новой России сложилась такая ситуация, при которой те материальные основы (то есть государственность имперского или великодержавного типа), которые породили соответствующее мировосприятие, уже исчезли, но при этом само устаревшее мировосприятие исчезло пока ещё не полностью.

Представляется важным отметить, что эти мировоззренческие представления имперской эпохи могут легко сочетаться с одной из главных предпосылок националистического мышления - с идеей об априорном существовании "чужого", - или с образом "врага". В российском обществе, в этой связи, нельзя не заметить националистические настроения, в основе которых лежат "ощущения исторического поражения, сожаления об утрате земель и былого влияния", а также комплекс ущербности. Как отмечает Э.А. Паин, среди русского населения появляется "абстрактный комплекс обиды - представление о русских как о народе обижаемом, обманываемом эксплуатируемом". Эти комплексы и ощущения потери либо произвольно, либо в политических целях нередко соединяются с представлениями об образе "другого", "врага", считающегося ответственным за и повинным в этой потере. Так в российском социуме складывается связь между комплексом ущербности и националистическими настроениями.

При этом сам факт того, что люди ощущают ущербность из-за других, - вне зависимости от того, действительно ли другие наносят ущерб, - имеет особое значение. Ощущаемое или сознаваемое не должно выдаваться за действительное. То, что люди ощущают или сознают, может не соответствовать реалиям. Тем не менее, это не означает, что ощущение или сознание людей не имеет смысла для реалий, а наоборот, оно зачастую действует как движущая сила, которая могла бы изменить ход событий в том направлении, в котором люди себя ощущают или сознают. Паин рассуждает в таком же духе: "С точки зрения воздействия социальных представлений на политику не столь уж важно, насколько они реалистичны. Если представления возникли и стали массовыми, то они влияют на политический процесс ничуть не меньше, чем реальность".

Былые, устаревшие мировоззренческие представления часто производят просто абстрактный комплекс, не соответствующий иным, новым реалиям. Нечто подобное происходит в современной России. То есть государственность сегодняшней России, ныне переходящая к национальной форме, больше не подходит старому имперскому взгляду на мир. Несоответствие между сегодняшней государственностью России и пока остающимся миропониманием ушедших времён, в свою очередь, способствует подъёму комплекса "жертвы" и националистических настроений среди русского народа. В этом отношении можно охарактеризовать современный русский национализм как национализм, тесно связанный с комплексом ущербности или компенсационными мотивами. Русский национализм в этой вариации проявляется главным образом на эмоциональном уровне русского населения, а образ "другого" мыслится в таком неясном, абстрактном виде, как либо весь мир, либо Запад, либо, в крайнем случае, представители всех других национальностей.

Такую специфическую черту современного русского национализма можно наблюдать не только с точки зрения преемственности представлений, но и в отношении политического сознания русского народа. Здесь речь идет о более сознательном, политическом уровне представлений населения, то есть о представлениях людей о конкретных политических событиях и реалиях, а не о достаточно абстрактных мировоззренческих представлениях.

Советская национальная политика, как уже излагалось, была в значительной степени амбивалентна или двойственна в том смысле, что советская власть, хотя и официально провозгласила пролетарский интернационализм, придавая концепциям нации и национализма негативную коннотацию, но одновременно переплела территорию с этносом в государственном устройстве, фактически осуществляя "территориализацию этничности" (то есть институционализацию наций на основе этносов). За социалистическим федерализмом, официально объявленным основой государственного устройства, крылся принцип этнонационализма, что привело к формированию "этнокультурной стратификации (или иерархии этнических групп)". Таким образом, в советский период вместе с системой централизованного контроля по линии партии на основе социалистической идеологии была сконструирована система национальных республик и автономий на основе национально- территориального принципа.

Это была, по сути дела, стратегия советского режима, направленная на интеграцию многих неоднородных народов на основе интернационалистской идеологии и предотвращение возможных всплесков национализмов этих народов, которые оказались бы опасными для интеграции или даже сделали бы её невозможной. Иначе говоря, этнонационализм в определённых дозах использовался для предотвращения его вспышки, что, однако, в конце концов, не завершилось его полным обузданием, как показывает исторический ход событий в послеперестроечный период. При этом нельзя не отметить, что в процессе реализации такой национальной политики была образована вышесказанная иерархическая структура этнических групп, в рамках которой русский народ считался "старшим братом" или ведущим этносом. При этом более важное значение заключается в том, было ли положение дел здесь действительно таковым. Как в вопросе представлений людей, так и в аспекте политического сознания суть проблемы сводится не к реалиям, а к сознанию или убеждению людей. Вне зависимости от того, соответствует ли сознание людей реалиям, оно действует и находит своё отражение в реалиях.

Вопреки соображениям представителей нерусских национальностей, на самом деле, на вершине иерархии оказались не русские, а партия, и в этой искусственной структуре все народы, - в том числе и русский, - подвергались бюрократическому произволу и политической манипуляции. Более того, как справедливо отмечает американский литературовед- психоаналитик Д. Ранкур-Лаферьер, русские "были лишены различных институтов, которые имелись у других национальностей. В Советском Союзе существовала "Российская" Федеративная Республика, но не было "Русской"". И "существовала Советская коммунистическая партия, но до распада СССР не было ни "Русской", ни "Российской" коммунистической партии". В этом контексте американские учёные полагают, что "русские могут рассматривать себя как жертвы советской системы".

Но в отличие от советских времён, когда не только русские, но и другие народы испытывали на себе эти тяготы и переживали свои утраты, в нынешние постсоветские времена политическое положение русских коренным образом изменилось и оказалось обособленным. Дело не только в том, что советское пространство, в котором была сформирована иерархия этнических групп с фиктивным главенствованием русского народа, сошло с исторической арены. А главное в том, что в постсоветском пространстве многие другие народы кроме русских приобрели свой собственный суверенитет или, по крайней мере, свои суверенные республики в рамках Российской Федерации.

В этих сложившихся обстоятельствах русский народ, сравнивая своё политическое положение с политическими статусами, приобретёнными другими народами, может чувствовать, что он лишён "воображаемого" высокого места в иерархической структуре и справедливых прав на собственную государственность. Иными словами, он не без оснований может чувствовать себя ущербным и ущемлённым по отношению к другим народам в новых политических условиях и в структуре политической организации общества. Действительно, многие социально-политические события в советский период и последовавший затем распад Советского Союза нанесли определённый ущерб русскому народу, и русские пережили понесённый ущерб. Однако, по мнению Д. Ранкура-Лаферьера, "националисты нередко преувеличивают размеры этого ущерба" и "даже придают произошедшему этническую окраску". В этом отношении вполне возможно что, ощущение лишения, связанного с резким изменением политических обстоятельств, без особых трудностей комбинируется с националистическим мышлением, особенно этноцентристского толка, в рамках чего обязательно возникает образ "другого".

В случае возникновения такой комбинации её можно рассматривать как проявление национализма, построенного на комплексе униженности и чувствах относительной потери. Содержание этой вариации русского национализма имеет более политизированный характер в том смысле, что она основывается скорее на более внятном осознании или ощущении конкретной политической потери, реальной или воображаемой, чем на абстрактном чувстве или комплексе ущербности. При этом в целом образ "другого" вырисовывается в виде других народов, получивших новый политический статус в постсоветском пространстве.

Таким образом, можно осмыслить одну из отличительных особенностей современного русского национализма как национализм, основанный на чувстве потери или компенсационном комплексе. С одной стороны, это связано со сложным и длительным процессом трансформации общественной системы и острым осознанием возникающих в этом процессе социально-экономических трудностей и проблем. А с другой, этот характер русского национализма можно рассматривать как следствие продолжающегося влияния прошлых мировоззренческих представлений, потерявших свои материальные основы, и сравнительно пониженного или совсем потерянного политического статуса русского народа в воображаемой иерархии. То есть психологический аспект современного русского национализма можно понимать как своего рода непосредственную реакцию на распад прежней государственности и мировоззрения, на утрату символического статуса и места в прежней системе. В этом отношении можно сказать, что современный русский национализм пока не полностью избавился от наследия прошлого, испытывает на себе влияние факторов современных условий, возникающих в процессе трансформации российского общества.

Ретроспективный характер русского национализма объясняется, во- первых, тем, что национализм как таковой представляет собой социальный конструкт исторического материала, а точнее, результат целенаправленного отбора его определённых компонентов. Во-вторых, чувство потери предполагает, что у субъекта этого чувства было что-то, что он имел в прошлом. Если учесть, что ни Российская империя, ни Советский Союз, ни нынешняя Россия не была и не есть государство русской нации (речь здесь идёт не о том, реально или воображаемо существование русской нации), и что социально-экономическое положение у многих русских стало по- настоящему неблагополучным и ухудщенным в постсоветской России, то нельзя утверждать, что массовое чувство потери в нынешнем российском обществе - это чистый вымысел или беспочвенная абстракция. Но при этом остаётся без ответа вопрос о том, из-за кого эта потеря - из-за внешнего мира или других народов, как многим кажется, или из-за собственных верхов. В этой связи большое значение имеет высказывание российского культуролога и политолога И.Г. Яковенко о том, что сегодня Россия переживает не только "расхождение между субъективным и объективным", но и "осознание и примирение с объективной реальностью", которая существенно питает чувства национализма.

Революция русской идентичности находится еще в своей начальной стадии , но некоторые из ее масштабных последствий проявились уже со всей очевидностью. На волне этой революции пришел к власти и в течение 8 лет наслаждался беспрецедентной популярностью президент Владимир Путин. Распространенное мнение, что его правление вызвало патриотический подъем в России, как минимум, неточно: не Путин вызвал патриотический подъем, а патриотический подъем породил феномен Путина .

Играть на поле патриотической политики пытался еще Ельцин, когда объявлял о создании Союзного государства с Белоруссией, призывал к разработке национальной идеи для России, с грозным видом рассматривал карту (хорошо, что не глобус) во время западного нападения на Югославию в 1999 г. и т. д. Но слишком плохая «кредитная история» Ельцина, вяжущая сила его окружения, не говоря уже об изрядно подточенном русским национальным напитком здоровье, не позволили «первому всенародно избранному» оседлать патриотический тренд массового сознания, который, впрочем, еще и не проявился в его правление со всей очевидностью. А вот Путин не только был свободен от наследства прошлого и недостатков Ельцина. Он пришел в то самое время, когда этнизация стала превращаться в мощный поток , и при этом проявил довольно ума, чтобы почувствовать, куда поток несет, и умение лавировать на гребне волны.

В этом отношении нельзя согласиться с расхожей либеральной критикой, что-де на месте Путина мог оказаться кто угодно. Столь удачное попадание нужного человека в нужное место и в нужное время – большая историческая редкость. Как ни относись к Путину, надо признать очевидное: по своим качествам от был абсолютно адекватен ситуации , попав, что называется, как бильярдный шар в лузу.

Этнизация русского сознания нужна для ощущения национальной гордости

Тем не менее этнизация русского сознания в силу своего естественноисторического характера шла бы в любом случае – при Путине или без него, сопровождаясь нарастающей потребностью в национальной гордости . Фундаментальный социологический факт состоит в том, что «неоконсервативный синтез» (определение социолога Леонтия Бызова), легший в основу так называемого «путинского большинства», проявился еще до Путина. Хотя и оформился окончательно именно в его правление. Содержание этого синтеза составили три основные идеи :

1. порядок,
2. социальная справедливость и
3. патриотизм,

где патриотизм служил общим фоном, рельефно оттеняющим справедливость и порядок. При этом не только патриотизм, но также справедливость и порядок оказались ценностными скрепами , объединяющими общество поверх

• социальных,
• идеологических,
• демографических,
• электоральных и прочих различий

и даже разрывов.

«Идеи порядка и справедливости востребованы сегодня в качестве приоритетных всеми слоями общества – и преуспевшими, и непреуспевшими. Идеологии, которые раскалывали российское общество в 1990-е годы, по сути дела, отброшены на периферию. Количество сторонников фундаментальных либералов, остающихся на позициях крайнего индивидуализма , ничтожно. То же самое можно сказать и о левых традиционалистах, в том числе и о сторонниках коммунистической идеологии. Все эти группы превращаются в маргинальные, занимающие крайние места в современном спектре идеологических сил». В широком смысле произошла идеологическая и ценностная унификация российского общества , хотя глубину ее преувеличивать не стоит: справедливость и порядок просто не могут одинаково интерпретироваться богатыми и бедными .

В любом случае эта унификация составила массовое, подлинно народное основание постельцинского режима и путинской популярности. Экзистенциальная потребность русских уважать свою страну и гордиться своим народом спроецировалась на homo novus российской политики. Русские наделяли нового президента теми качествами, которые хотели в нем видеть, причем его реальная политика, в общем, не имела значения: Путин мог эвакуировать стратегически важные базы в Лурдесе и Камрани (на что не пошел даже Борис Ельцин), обеспечивать разведывательную и логистическую поддержку натовского вторжения в Афганистан (результатом чего стало многократное увеличение наркотрафика на территорию России) и совершать другие, весьма сомнительные с точки зрения национальных интересов, шаги, но народная молвь все равно числила его патриотом.

И дело здесь отнюдь не только в массированной официальной пропаганде и жесткой путинской риторике, а в том, что настроившееся на патриотическую волну массовое сознание просто не пропускало иные сигналы . Оно хотело видеть во главе страны патриота и видело его. Хотя теоретически любой российский политик, оказавшись президентом, наделялся бы подобными качествами, Путин подходил к этой роли лучше многих других.

Для нашей темы важно отметить, что, превратившись в фокус массовых чаяний справедливости, порядка и патриотизма, Путин тем самым оказался в глазах общества и главным патриотом/националистом. Президент России стал держателем монополии на русский национализм , что, как нетрудно догадаться, полностью девальвировало и без того невысокую цену политического русского национализма.

В целях дальнейшего анализа нам придется несколько отклониться от главной линии изложения и пунктирно охарактеризовать современный социокультурный и ценностный профиль русских.

Хотя магистральный запрос общества на порядок, справедливость и патриотизм выглядит вполне традиционным, контуры чаемого нашими соотечественниками общества выдержаны отнюдь не в пасторально-патриархальном духе. Более того, они вообще не имеют ничего общего с традиционной русской почвой. «Последние десятилетия оказались разрушительными для российской культурной “почвы” едва ли не в большей степени, чем вся советская история с ее провозглашенным дистанцированием от "старого мира". <…> Внешний, лежащий на поверхности политический и социальный консерватизм, “новый русский порядок”, о котором мечтают наши граждане, – это что угодно, но только не возвращение к истокам, не регенерация русской цивилизации . Более того, вполне возможно… ее окончательные похороны».

В современном социокультурном и ценностном профиле русских невозможно обнаружить в массовом порядке базовые ценности , связующие их с предыдущими поколениями и с русской почвой. Великая русская культура существует исключительно как парадная ценность: оставаясь частью исторического багажа, она не актуальна для современников, то есть

• не задает им ориентиры,
• не стимулирует модели их поведения,
• не говоря уже о том, что она ими (особенно молодыми поколениями) попросту не освоена, а знакома лишь понаслышке.

«Наши соотечественники сегодня смотрят на нее (традиционную русскую культуру. – Т. С., В. С. ) примерно так же, как современные греки – на развалины античных Афин. То есть это нечто, что уже ушло и никоим образом не затрагивает нынешнюю жизнь».

Современная урбанистическая культура, в которой живет подавляющее большинство населения России, представляет, по определению этнологов, периферийный вариант обобщенного стандарта городской общеевропейской культуры. В ней нет ничего собственно русского этнического, за исключением языка функционирования, чья национальная сущность принципиально недоказуема. Любой язык теоретически способен служить выражению смыслов различных культур и различных народов. Традиционная русская культура сохранилась лишь в резервации под названием «этническая культура», причем в России ее влияние меньше, чем в любой другой европейской стране.

Аналогичным образом дело обстоит и с православием, на протяжении столетий выступавшим стержнем русской идентичности. Для большинства современных русских, называющих себя православными (таковых в стране не меньше 60 %), конфессиональная принадлежность не более чем опознавательный знак , за которым не стоит никакого реального содержания. Это типичный симулякр, в терминологии Бодрийяра. Как точно подметил один социолог, верующие в России отличаются не тем, в какие храмы они ходят, а тем, в какие храмы они не ходят. Но самое страшное, что социальные и социокультурные практики современной России враждебны духу христианства и его ценностям.

Лишь горькую усмешку способен вызвать приторный оптимизм насчет воцерковления. В стране, где тысячи бездомных детей скитаются по стране, а старики роются в помойках, Христа распинают каждый день – при нашем участии или нашем непротивлении. «Желающих окропиться "крещенской водой", отстояв часовую очередь, или приложиться к мощам того или иного святого у нас полным-полно, но вот с заповедью "возлюби ближнего своего" как-то никак не получается. <…> …Даже советская мораль при всей ее безусловной ущербности была, по сути, в чем-то ближе к христианской, чем нынешняя…»

В отечественном обществе не актуализирована ни одна из тех традиционных ценностей –

• отзывчивость,
• «милость к павшим»,
• «нищелюбие»,
• братский дух и др.,

– которые русские столь охотно приписывают себе, не обнаруживая их в других народах. Дело обстоит с точностью до наоборот: согласно масштабным сравнительным социологическим исследованиям, современная Россия – наиболее индивидуалистическая, социально жестокая и постхристианская страна Европы.

То же самое можно сказать и о традиционных политических ценностях. Значимость большого пространства ничтожна в глазах русских, империя для них такой же симулякр, что и православие. «Все согласны с тем, что империя, великое государство, собирающее под свою эгиду народы и территории, – это хорошо, но никто не собирается ради всего этого идти на какие-то реальные или даже мнимые жертвы. Но даже если речь и о жертвах иного плана, например цене на газ, ни российское общество, ни российские элиты не готовы поступиться этими ценностями ради мифических – в их представлении – ценностей империи, евразийского союза». В общем, современные русские – горячие патриоты , но ровно до тех пор, пока патриотизм не наступает на их «чисто конкретные» интересы.

Как отмечалось в предшествующей главе, ценности империи и надэтнической общности в русском сознании неумолимо вытесняются ценностями русской нации и русского национального государства. Главным носителем последних выступает новый средний класс, интенсивно формировавшийся после 1998 г. и состоящий преимущественно из молодых русских. Напомним, что исторически именно городской средний класс выступал социальной силой, созидавшей национальные государства .

Приведенная краткая социологическая характеристика русского общества не самоценна. Ее смысл – в оценке идеологической и интеллектуальной адекватности апеллирующего к обществу русского национализма. Из краткого обзора социокультурного и ценностного профиля современных русских хорошо понятно, что идеологема православной монархии, упования на воцерковление русского общества и реанимацию традиционных ценностей суть vox clamantis in deserto . По крайней мере, для нужд массовой политической мобилизации эти идеи совершенно непригодны . Они объединяют вокруг себя лишь крошечные политические секты, не имеющие шансов успешной экспансии.

Точно так же непригодны для политического употребления и другие популярные мифы русского национализма:

• Россия «обречена» быть империей,
• демократия органически чужда русскому духу (характерно, что о капитализме подобное больше не утверждается),
• русская история и культура носят евразийский характер и т. д.

Надо совершенно ничего не знать и, главное, не хотеть ничего знать о своем народе, дабы приписывать ему подобные убеждения. Ведь, как мы уже не раз показывали, дело обстоит с точностью до наоборот. Русские не хотят восстановления империи, и Россия при их молчаливом участии превращается в национальное государство. Основные демократические ценности, процедуры и институты в той или иной мере адаптированы русским сознанием и прижились на русской почве, причем личные свободы и стремление к преуспеванию составляют движущий мотив подавляющего большинства отечественного общества. В этом смысле русские даже бо́льшие западники, чем население Запада. В то же время они категорически не приемлют завирального евразийства и чем дальше, тем больше сторонятся азиатских «братьев».

Понятно, что идеологемы русского национализма, основывающиеся на перечисленных выше сомнительных «аксиомах», просто обречены на позорный провал, ибо русское общество совсем не такое, каким его воображают кабинетные интеллектуалы-националисты. В то же время его реальное состояние недвусмысленно указывает идеи и лозунги, наиболее перспективные с точки зрения политической мобилизации :

1. строительство национального государства при акцентировании ведущей роли русских ;
2. социальная справедливость и форсированное развитие среднего класса;
3. личные свободы и демократия.

Хотя собственно к национализму можно отнести лишь первую часть этой триады, отличительная черта националистической идеологии состоит в ее гибкости и способности ассимилировать любые идеи – как правые, так и левые.

Но о том, как реагировали на изменившуюся ситуацию националисты, мы еще расскажем, сейчас же укажем, что еще одним фундаментальным последствием этнизации русской идентичности, ее поворота в этническое русло стало формирование так называемого «банального национализма ». Это национализм, незаметным и неосознаваемым образом пропитывающий всю социальную, культурную и политическую жизнь, что типично для Запада, где «национализм настолько прочно встроен в мышление и поведение как политических элит, так и рядовых граждан, что его перестают замечать.

<…> Априорная уверенность в правоте собственной страны (согласно принципу: right or wrong – my country ), агрессивное преследование целей, понятых как «национальный интерес», неуважение к позиции политических оппонентов, – вот характерные черты банального национализма». Такой национализм, точнее, национальная гордость и презумпция превосходства национальных интересов, есть политическая и культурная норма современного Запада.

Более того, понятый подобным образом национализм – признак психической нормальности индивида и группы. Ведь с точки зрения психологии индивид испытывает глубокую потребность в позитивной оценке группы, к которой он принадлежит. Любить свой народ и свою Родину – естественное и нормальное состояние для человека, отрицать и презирать их – психическая девиация. В этой перспективе распространение «банального национализма» как раз отражает потребность общества в возвращении к психической норме.

Другое дело, что оно к ней пока не вернулось: русская психе не освободилась еще от фрустрации , не обрела новые способы и средства национального самоутверждения, новые предметы национальной гордости . Во многом это связано с переформулированием образа группы, выступающей в качестве нормы: отныне это не имперская (советская) общность с надэтнической акцентуацией, а общность по «крови» и «почве» (причем эти понятия вовсе не противостоят друг другу, их объемы, говоря языком логики, пересекаются и во многом совпадают). Но как бы ни был сложен и опасен путь, стократ опасней остановка .

Этнизирующееся сознание составляет ментальный фон переживаемой нами эпохи, но само по себе оно не есть национализм. Точно так же, как не является национализмом и растущая русская этнофобия – комплекс негативных реакций в отношении этнических «других».

Этнофобия – комплекс негативных реакций в отношении этнических «других»

Ксенофобия не подразумевает стремления к политической власти – этой альфе и омеге национализма, хотя национализм может включать ксенофобию как часть своей идеологии и практики.

Проще говоря, даже если каждый националист ксенофоб (что вовсе не обязательно), далеко не всякий ксенофоб – националист.

Этнофобия составляет питательный бульон для национализма, но рождение влиятельного национализма даже из мощных ксенофобских настроений не гарантировано.

По крайней мере, в России националистами является очевидное меньшинство этнофобов. Парадоксальным образом одни и те же люди одновременно поддерживают самые жесткие рестриктивные меры против мигрантов и требуют политического и правового преследования русского национализма.

В целом же, говоря о «банальном национализме», необходимо подчеркнуть следующее важное обстоятельство. Это чувство не носит мобилизационного характера. Русские в массе своей не готовы жертвовать собственными интересами и, тем паче, жизнями ради страны и государства, как бы они ими не гордились (тем более что актуальное государство они откровенно презирают). Патриотизм для них любовь к Родине, но не самопожертвование во имя нее. Доля людей, выбравших «комфортную, удобную для жизни страну, в которой на первом месте стоят интересы человека, его благосостояние и возможности развития», в три раза превышает долю сторонников идеала «могучей военной державы, где во главе угла стоят интересы государства, его престиж и место в мире».

Здесь к месту вспомнить старую истину: молодость жаждет умереть ради правого дела, зрелость хочет ради него жить . В этом смысле русское общество вступило в период зрелости. Русские – патриоты ровно до той поры, пока это чувство не вступает в противоречие с их личными интересами. Перед ними отступает любой патриотизм. Что еще в большей степени верно для российской элиты.

Третьим кардинальным результатом этнизации русского сознания стало изменение политического дискурса, где «патриотизм» превратился в политическую конвенцию. Все политические идеологии, программы и риторика всех российских партий и лидеров включают теперь отдельные националистические положения под эвфемизмом «патриотизм». Если даже такой завзятый либерал, как Анатолий Чубайс, выдвигал идеологическую новацию «либеральной империи» (формула, вызывающая отчетливые коннотации с националистическим дискурсом), а его детище, СПС (ныне почивший в бозе), пытался разработать программу «либерального патриотизма», то что говорить о левых и центристских партиях с их непременным государственническим и патриотическим рефреном.

В то же время в рамках широкого «патриотического» консенсуса произошло заметное усиление этнических и, в каком-то, ограниченном смысле, русских националистических мотивов. Инициированный партией власти, «Единой Россией», весной 2008 г. так называемый «Русский проект» уже одним названием (не российский, а именно русский!) недвусмысленно выдавал свое националистическое происхождение.

Более того, лично Владимир Путин в апреле 2008 г. публично охарактеризовал себя и своего преемника, Дмитрия Медведева, как «в хорошем смысле слова русских националистов ».

После кондопожских событий (рубеж августа – сентября 2006 г.) националистические требования были имплантированы даже в конкретный политический курс. Для Кремля Кондопога оказалась громом среди ясного неба, хотя теоретически она была легко предвидима и, в некотором смысле, даже неизбежна. Беспрецедентный рост иммиграционных потоков на территорию России – по числу нелегальных иммигрантов наша страна занимает второе место в мире после США, – значительную часть которых составляют так называемые «визуальные меньшинства » (то есть люди, внешне заметно отличающиеся от принимающей стороны), не мог не вызвать заметной напряженности. По горячим следам Кондопоги 58 % граждан России заявили о возможности новых столкновений на межнациональной почве, а в Москве и Петербурге таких пессимистов оказалось почти 90 % (данные ВЦИОМ).

Визуальные меньшинства - это люди, которые внешне заметно отличаются от принимающего народа

В результате была предпринята попытка регулирования миграционных потоков на территории Российской Федерации: с подачи власти начались публичные дебаты о приемлемой доле мигрантов, внешне и культурно отличающихся от принимающего населения (в частности, один из высокопоставленных чиновников Федеральной миграционной службы зимой 2006 г. заявил, что такие мигранты не должны превышать 20 % общей численности населения того или иного региона); в законодательстве о миграции и в практической политике произошли заметные изменения, направленные на более «плотный» контроль трудовой миграции и предотвращение нелегальной миграции.

Правда, реальная цена этих мер оказалась, мягко говоря, мизерной. Всего лишь полутора годами позже, в сентябре 2008 г., Государственная Дума сразу в трех чтениях приняла поправки в «Закон о гражданстве Российской Федерации», открывшие зеленый свет для иммиграции в Россию . Смысл этих поправок поистине иезуитский, ведь они отнесли к категории «соотечественников», получивших право облегченного получения российского гражданства, лиц, даже не знающих русского языка! То есть можно стать российским гражданином, не имея никакого отношения к русской «почве» даже в самой широкой ее трактовке. (Правда, введение этого закона в действие было отсрочено начавшимся глобальным социоэкономическим кризисом, больно поразившим и Россию.)

Столь же ничтожным по своим последствиям оказалось и самое известное решение – о фактическом закрытии в течение 2007 г. рынков страны для иностранцев, что мотивировалось защитой интересов «коренного населения» (эвфемизм для обозначения русских, составляющих «коренное население» на большей части российской территории).

Тем не менее, несмотря на декларативный характер этих шагов, сам факт их был очень важен для легитимации «русского вопроса». Впервые высшая власть публично признала, что в государственной защите нуждаются не меньшинства, а основной этнический массив страны – русский народ . Тем самым она пошла навстречу части требований, которые последние несколько лет постоянно предъявлялись русскими националистическими организациями. Более того, в октябре 2008 г. молодежный филиал партии власти – «Молодая гвардия “Единой России”» – провела в Москве публичные акции, требуя выселения мигрантов из российской столицы. Если это не ксенофобия, то что?

В целом можно говорить о формировании идеологии «нового государственничества», контуры которой проявились еще в прошлом десятилетии, но законченное выражение она приобрела в путинское правление. Содержательно это выразилось в обогащении официального лексического ряда патриотической и державной риторикой, широком оперировании категориями «национальных ценностей», «национальных интересов» и «национальной идеи», дозированном и вербальном антивестернизме, государственной поддержке Русской Православной Церкви, манипуляции имперскими символами, присвоении (с последующей стерилизацией) части националистических идей.

Здесь проглядывает очевидное сходство с использованием имперских (и, отчасти, националистических) мотивов Иосифом Сталиным в 40-е – начале 50-х годов XX в. Историческая несоразмерность этой аналогии лишь ярче оттеняет функциональное сходство проводившейся политики. В обоих случаях речь шла об обеспечении власти дополнительным источником легитимации и включении старых идентитетов в конструируемые государством новые идентичности.

Также предпринималась попытка мобилизовать традиционную государственную идентичность русских при одновременном пренебрежении этнической идентичностью и враждебном отношении к русскому национализму.

Еще одна впечатляющая и совсем не надуманная историческая параллель может быть проведена даже с более ранней эпохой – идеологической ситуацией в России второй четверти XIX в. Обращает на себя внимание очевидная близость двух таких интеллектуально-идеологических продуктов, как теория «официальной народности» графа Сергея Уварова и концепция «суверенной демократии» современного кремлевского идеолога Владислава Суркова. (Сразу оговоримся, что не усматриваем в этом сходстве результат филиации идей.) Напомним, что первая выражалась триадой «православие, самодержавие, народность», где центральным пунктом было самодержавие – монархия, обладающая всей полнотой власти на территории страны и свободой рук во внешней политике. Но так это то же самое, что «суверенная демократия»! Просто в одну историческую эпоху «естественной» формой правления была монархия, а сейчас – демократия. Но суть-то неизменна.

Современная идеологическая доктрина включила в себя под псевдонимом «демократия» и принцип «народности», хотя смысл его в российском контексте не менее туманен, чем двести лет тому назад. Совершенно точно усилия власти направлены на минимизацию участия народа в политике и решении собственной судьбы, то есть на выхолащивание «демократии»/«народности». Ну а в православии «суверенная демократия» вообще не нуждается: государство у нас светское, а Церковь послушна и раболепна.

Российское государство по-прежнему принципиально чуждо русскому народу

Хотя доктрина Уварова продержалась без малого сотню лет, а идеологема Суркова не пережила даже второе президентство Путина, саму попытку создания официальной идеологической доктрины мы рассматриваем как процесс закономерный – ни одно успешное современное государство не обходится без явной или имплицитной государственной идеологии. Однако удивительное и вполне бессознательное, ненамеренное совпадение доктрин, разделенных двухсотлетней историей, наталкивает на естественное предположение: российское государство по-прежнему принципиально чуждо русскому народу. Сменились исторические эпохи и глобальный контекст, типы и формы российского государства, но суть его осталась неизменной – безбожный и вненациональный (а то и откровенно антинациональный) Левиафан.

Форма российского государства - безбожный и вненациональный Левиафан

Изменения в идеологии – что в середине прошлого века, что в начале нынешнего – представляли своеобразный ответ правящего класса на фундаментальные потребности отечественного общества, в котором после фазы революционных потрясений оформился консервативный запрос на порядок, стабильность и нормальность. Помимо этого, в посткоммунистической России артикулирование идеи и символов государства было призвано компенсировать его реальную слабость и канализировать нараставшие патерналистские настроения отечественного общества.

Современная российская элита использовала массовые настроения в собственных интересах.

По точному наблюдению Ицхака Брудного, движущий мотив неогосударственничества российской элиты носил корпоративный и эгоистический характер: легитимировать нелиберальную модель капитализма, при которой эта элита оставалась главным центром экономических решений.

Ни уваровская «официальная народность», ни сталинский национал-большевизм, ни новое государственничество начала XXI в. не изменили (и вообще не задавались такой целью) принципиальных оснований современных им социальных систем, а лишь обеспечили их пропагандистско-идеологическое прикрытие и дополнительную легитимацию. Системы эти существовали и продолжают существовать за счет жесточайшей эксплуатации русского народа и подавления его фундаментальных интересов. В этом смысле никакой националистической метаморфозы современной российской власти не произошло.

Хорош русский национализм, который враждебен интересам русского народа!

И надо сказать, что русские люди ощущают исходящую от государственной машины враждебность и отвечают ей взаимностью. Массированная официальная пропаганда позитивной роли государства вызвала не столько прилив симпатий к нему, сколько прямо противоположные реакции .

Фокусом русского патриотизма, согласно социологии, отныне выступает не государство, а Родина и народ. В массовом сознании понятия «государства» и «Родины/Отечества» не просто разведены. Комплекс патриотических переживаний вообще выступает антиподом государства: там, где есть патриотизм, нет места власти, а там, где есть власть, нет места патриотизму.

Иной исход трудно было ожидать в ситуации, когда патриотические знаки и символы не были подкреплены соответствующим изменением социальных практик, оказавшихся диаметрально противоположными пропагандируемым ценностям, а призванные задавать обществу образцы и нормы поведения элитные группы демонстрировали крайний эгоизм и своекорыстность . Другими словами, предлагавшиеся обществу «парадные» ценности противоречили ценностям самой элиты , а правда жизни – задаваемые элитой образцы и нормы социального поведения – разрушала любые эталоны и пропагандируемые модели.

Таким образом, новая государственническая идеология оказалась симулякром – манипулированием идеологическими пустышками, символами без мобилизующего содержания, чье назначение состояло в пропагандистском прикрытии. Такая политика вызывает не столько патриотические чувства и лояльность в отношении государства, сколько отторжение от него.

Фиаско политики государственного патриотизма служит симптомом того, что русские отказывают государству в его фундаментальном праве служить источником больших смыслов, идеальных императивов и целеполагания. Парадокс общественного сознания в том, что повышение ценности государства как теоретического норматива, как идеи не повлекло за собой позитивного отношения к актуальному государству. Эти две линии не совпали и даже оказались разнонаправленными.

Общественный запрос на возвращение государства сформировался в России уже во второй половине 1990-х гг. Но только на рубеже столетий, с появлением Владимира Путина, открылась возможность персонификации государственнических устремлений общества. Однако доверие к символизирующей государство личности президента не распространяется на основные государственные и политические институты, уровень доверия к которым остается низким и даже чрезвычайно низким.

Таким образом, валоризация олицетворяемой президентом идеи государства не привела к позитивной переоценке актуального государства . В каком-то смысле можно сказать, что мы имеем дело с воспроизведением исторического стереотипа русского сознания: царь хорош, да бояре плохи .

Однако русские вообще отказывают актуальному государству в легитимности –

• праве служить источником целеполагания,
• выступать гарантом справедливости, законности и порядка.

Массовым сознанием именно власть воспринимается как главный источник хаоса и беззакония в России . Таково мнение 96 % русских! В перспективе общественного мнения современное российское государство зиждется на фигуре популярного суверена (в то время как основные государственные институты скомпрометированы и делегитимированы), а также на негативистском «общественном договоре»: люди не выступают против власти, пока она не мешает им жить, не оказывает на них чрезмерного давления. Однако подобная конвенция выглядит слишком уязвимой, чтобы гарантировать долговременную стабильность и, тем более, развитие страны.

Итак, русская власть не стала националистической, а новая идеологическая линия не обеспечила ей симпатии общества. Но, возможно, националистическими стали российские партии, а российский политический спектр в целом сместился в этом направлении?

Однако, с теоретической точки зрения, использование отдельных националистических элементов не превращает политическую силу в националистическую; для этого надо, чтобы национализм играл в ее идеологии и программе конституирующую, системообразующую роль. В этом смысле подавляющее большинство российских партий, безусловно, не националистические и даже не умеренно националистические, поскольку национализм в их идеологии находится в подчиненном положении, играет вспомогательную роль.

Из крупных партий под определение националистических подпадают ЛДПР Владимира Жириновского и почившая в бозе «Родина». Причем подобная оценка должна учитывать идеологическую и политическую динамику. Так, в своем первоначальном варианте «Родина», сочетавшая технократизм и умеренно левые идеи с умеренным же национализмом, могла с равным успехом квалифицироваться и как левоцентристская, и как умеренно националистическая партия. По мере ослабления левого и технократического начала в ней возобладал радикальный национализм. Смена политического руководства «Родины» привела к изменению ее идеологического профиля, возвращению к стартовой позиции – левоцентристской, но на сей раз очищенной от национализма. А спустя некоторое время «Родина» вообще растворилась в новой, умеренно левой партии «Справедливая Россия».

Вообще же отнесение политиков и партий к категориям умеренного и радикального национализма зависит от культурно-исторического и политического контекстов. В России начала XX в. лозунг «Россия для русских» был общеразделяем за пределами левой части политико-идеологического спектра, однако на этом основании, скажем, партия кадетов вовсе не воспринималась как националистическая и, тем более, радикальная. В общественном мнении она выглядела либеральной или национал-либеральной организацией. В наше время написать подобный лозунг на партийном знамени означает заслужить однозначную репутацию радикально националистической и даже экстремистской силы. То, что в одном историко-культурном контексте выглядит политической нормой, в другом оказывается опасным отклонением от нее.

Важно также учитывать соотношение между идеологией и риторикой, с одной стороны, и политической практикой – с другой. В своей идеологии и риторике ЛДПР Жириновского – радикально националистическая партия, однако по своему политическому поведению это системная и даже оппортунистическая сила, всецело лояльная отнюдь не националистической российской власти. Еще пикантнее в этом отношении выглядело знаменитое некогда Русское национальное единство (РНЕ) Александра Баркашова . В 1990-е гг. эта ультранационалистическая, фашистского толка группировка находилась под плотным контролем спецслужб и служила орудием политических манипуляций Кремля.

Как распространение «банального национализма не превращает его носителей в политических националистов, а изменение дискурса не влечет изменения социальных и политических практик, так и включение в идеологию, программы и риторику отдельных националистических элементов националистического дискурса не превращает политическую силу в националистическую.

В первое десятилетие XXI в. произошло не более (но и не менее) чем возвращение российской власти к традиционной двухвековой парадигме инструментального использования русского национализма.

Обращение власти к русскому национализму всегда носило вынужденный характер и сочетало признание его потенциальной силы со страхом перед ней.

Ирония ситуации состояла в том, что Кремль ожидал угрозы, в первую очередь, со стороны так называемой «оранжевой революции» – либеральных сил, подогреваемых Западом и олигархическим капиталом, по традиции считая русских пассивным большинством , готовым сколь угодно долго терпеть любые унижения и издевательства. Оказалось, однако, что главную потенциальную угрозу стабильности в стране и самому существованию режима представляют не маргинальные политические группы, а становой хребет России – русский народ.

Поскольку именно русский национализм теоретически способен конвертировать русскую этничность в массовое политическое действие, то для предотвращения этой угрозы Кремль прибегнул к традиционной для отечественной власти амбивалентной политике в отношении русского национализма. С одной стороны, власть узурпировала и выдвигала от своего имени некоторые националистические лозунги и требования. Она использовала русскую этничность, канализируя ее потенциально оппозиционный характер в безопасное для себя русло. Тем самым политический национализм частично ассимилировался, что вело если не к его полной нейтрализации, то к критическому ослаблению.

С другой стороны, любая несанкционированная, самостоятельная, низовая националистическая активность жестоко пресекалась и преследовалась. Можно назвать это стратегией кнута и пряника, классическим примером политики «разделяй и властвуй».

«Пряником» стал отмеченный выше сдвиг официального дискурса и движение (сугубо декларативное) навстречу некоторым фундаментальным требованиям русского национализма. «Кнутом» – прямые и опосредованные репрессалии против русских националистов, не желавших следовать кремлевским правилам игры и проявлявшим некоторые поползновения к самостоятельности. Были предприняты чрезвычайные усилия по предотвращению перерастания стихийного русского протеста в русло массовых организованных и политически направленных действий. Поскольку же, по оценке Кремля, механизмом подобной политической мобилизации способен стать русский национализм, то его постарались, как отмечалось выше, ассимилировать и подчинить властному контролю, а сопротивлявшихся – сбросить с публичной сцены, лишить права голоса и скомпрометировать в общественном мнении.

До сих пор мы характеризовали изменения в общественно-политическом контексте, произошедшие в России в первое десятилетие XXI в., теперь пришло время рассказать о том, как реагировал на них русский национализм. В целом, эта реакция была жалкой, слабой и запоздалой. Самое главное, что русские националисты не смогли воспользоваться процессом этнизации русского сознания для политической мобилизации. В то же время «национализация», пусть даже сугубо декларативная, власти оказала на них парадоксальное воздействие. С одной стороны, оппозиционные националисты оказались перед угрозой потери идеологической идентичности, ведь власть присвоила патриотическую риторику, которую они считали собственной монополией.

С другой стороны, эта риторика, равно как и движение власти в сторону централизации государственно-политической машины (создание пресловутой «властной вертикали»), открыло перед националистами окно новых возможностей: разве они не добивались на протяжении всех 1990-х гг. именно того, что делала теперь российская власть? Путин стал для националистов таким же «президентом надежды», как и для всего российского общества. Они могли демонстрировать лояльность лично президенту и в то же время критиковать государственные институты – центральные и местные – за искажение «путинского курса». Отказ от роли «непримиримой оппозиции» был встречен националистическими вождями с облегчением: они всегда считали неестественным конфликт между националистами и властью, полагая, что те нуждаются друг в друге. И вот, наконец, пришло время для «нормальных», в понимании националистов, отношений.

Справедливости ради отметим, что курс подчеркнутой лояльности президенту Путину не имел влиятельной альтернативы. Выступать против Путина означало идти против течения: на стороне президента была массовая поддержка и, главное, в перспективе общественного мнения именно он воспринимался главным русским националистом. Откровенно оппозиционная стратегия, как показал опыт Национал-большевистской партии (НБП) – единственной националистической группы, рискнувшей открыто выступить против путинского режима, была обречена на провал . Не только потому, что на нее обрушилась репрессивная машина государства, а, в первую очередь, по причине непонимания обществом мотивов антипутинской деятельности. Когда в 2002–2003 гг. НБП устраивала свои яркие антипутинские хеппенинги, Россия переживала подлинный медовый месяц в отношениях с новым президентом.

Так что выбирать русским националистам приходилось между плохим, то есть бездействием, и очень плохим – политическим оппортунизмом. Не удивительно, что в течение первого президентского срока Путина и без того слабенький политический национализм фактически прекратил свое существование. Немалая часть националистических групп вообще развалилась, другие пребывали в организационном и политическом ступоре, многие поспешили включиться в дружный хор поддержки власти, благо та не прочь была ассимилировать толику националистического движения.

Кремль эффективно использует ассимиляцию национализма

Кремль весьма эффективно использовал стратегию ассимиляции национализма: его лидеры и интеллектуалы втягивались в те или иные отношения с властью, что обеспечивало их политическую лояльность. Вчерашние непримиримые оппозиционеры превращались в клаку, в лучшем случае – в оппозицию его величества, их политический пыл, образно говоря, уходил в свисток. Эта политика успешно работала как применительно к закаленным националистическим вождям 1990-х гг. – к Сергею Бабурину, Наталье Нарочницкой, Николаю Павлову, Александру Проханову и другим, так и в отношении молодой поросли, например националистического публициста и других.

Впрочем, националисты были настолько рады возможности получить хоть какую-то должностишку, немного денег и доступ в СМИ, что в этой своей радости выглядели откровенно неприлично. Люди, в чьих горячечных фантазиях калейдоскопически сменяли друг друга континенты и века, люди, считавшие себя великими мыслителями, призванными интеллектуально окормлять Кремль, вели себя подобно ссорящимся из-за чаевых лакеям. Слаб, слаб человек, но не настолько же! Понятно, какое отношение они к себе вызывали. По словам высокопоставленного кремлевского функционера: «Ну хоть бы один из них, ну хотя бы для вида посопротивлялся… Потому мы и относимся к ним, как к проституткам, – лучшего они не заслуживают». Справедливости ради отметим, что эти слова равно относились как к националистам, так и к прирученным Кремлем либералам.

Законченным, что называется, хрестоматийным образцом политического оппортунизма можно считать организацию евразийского толка, возглавлявшуюся бывшим оппозиционером, бывшим фашистом, теоретиком и пропагандистом «консервативной революции» Александром Дугиным. В публичных славословиях власти его группа превзошла любые разумные пределы, точь-в-точь по русской поговорке о дураке, молящемся Богу… Причем новый президент, Дмитрий Медведев, автоматически вызвал у нее столь же верноподданнический восторг, что и его предшественник. И такая бесповоротная и окончательная потеря лица в обмен на что?

Немножко денег, возможность заниматься мелким политическим хулиганством и беспрепятственно изливать клинические фантазии о «евразийской империи».

Важной формой ассимиляции национализма стали финансируемые Кремлем номинально националистические интернет-сайты: «Русский проект », «Русский обозреватель », «Новые хроники », «Столетие » и др. Поскольку политические дебаты переместились с газетных страниц и из телестудий в пространство Интернета, то эти сайты одновременно служили средством властного контроля националистического дискурса.

Тем не менее в середине нашего десятилетия политический национализм попытался вырваться из-под кремлевской опеки. Особого внимания здесь заслуживают движение «Родина» и Движение против нелегальной иммиграции (ДПНИ). Различные по своему генезису, эти организации в конечном счете сошлись на одном политико-идеологическом поле. А сам факт их довольно успешной деятельности манифестировал те фундаментальные сдвиги русского сознания, о которых шла речь в предшествующей главе.

Движение «Родина», созданное усилиями администрации президента в узких целях дезорганизации коммунистических избирателей на парламентских выборах декабря 2003 г., добилось на них неожиданного и крайне неприятного для власти успеха, получив около 10 % голосов. Это достижение было обеспечено удачным синтезом в рамках «Родины» самых чувствительных для русского сознания идей – националистической и социальной справедливости, которые вдобавок обрели еще и удачную персонификацию в лице брутального харизматичного националиста Дмитрия Рогозина и интеллигентного левого технократа Сергея Глазьева . Идеологическое и персональное взаимодополнение создало крайне перспективный, – а потому опасный, с точки зрения Кремля, – политический союз. Впрочем, разрушить его оказалось не так уж сложно, ибо отношения в руководстве «Родины» изначально носили крайне неприязненный характер.

Тем не менее манипулятивная политика Кремля в отношении «Родины» неожиданно натолкнулась на ее сопротивление. В то время как внешнее давление и изменение баланса сил в партии предопределили ее эволюцию в направлении радикального национализма. «Родина» сфокусировалась на иммигрантской теме. Как мы показывали в главе об этнизации русского сознания, эта тема, начиная с конца 1990-х гг., все более беспокоила русское общество. Уступавшая в плане возможностей политической мобилизации национал-социальному синтезу, характерному первоначальной «Родине», она, тем не менее, обладала значительным мобилизационным потенциалом, особенно в крупных городах, в первую очередь в Москве с ее массированной этнофобией. Что, в общем, понятно: где больше иммигрантов чужой «расы», там сильнее антииммигрантские настроения.

Пиковым, в прямом смысле слова экстремальным и экстремистским проявлением этих настроений стало движение скинхедов – «санитаров белой расы», как они сами себя называют. Возникшее на исходе прошлого века, оно превратилось в начале века нынешнего в заметную молодежную субкультуру, насчитывающую, по экспертным оценкам, от 50 до 70 тыс. активных участников. Движение скинхедов известно насилием на расовой и этнической почве, причем его динамика нарастает, а в последнее время насилие в ряде случаев приобретало форму систематического и организованного расового террора. Но хотя скины лишь переводят на язык прямого действия широко распространенное общественное умонастроение, их экстремизм пока избыточен для русского общества, предпочитающего не террористические, а политические способы решения иммигрантской проблемы. Однако сами скины, несмотря на частичную идеологизированность (как правило, примитивную и поверхностную) движения, никогда не пытались (да и не могли) создать политическую организацию. Более того, они вообще избегают любых форм легальной и публичной политической деятельности.

Первой силой, поставившей иммиграцию в центр собственно политической повестки, стало учрежденное в 2002 г. ДПНИ во главе с Александром Беловым. Надо отдать должное прозорливости этого начинания: националисты оседлали иммиграционную тему за несколько лет до того, как она превратилась в общенациональную повестку. За последние двадцать лет это второй случай, когда русский национализм ощутимо повлиял на общенациональный дискурс. Первый – сформулированный националистами на рубеже 80-х и 90-х годов прошлого века лозунг суверенитета России. Кто, как и с какими целями его использовал – вопрос другой, но сформулировали и внесли в массовое сознание этот мощный лозунг именно националисты.

Если «Родина» своим происхождением была обязана кремлевской политике ассимиляции национализма и приручения оппозиционных настроений, то ДПНИ выросло снизу, что называется, из «корней травы», и первые годы своего существования никоим образом не зависело от власти. Обе организации нащупали иммигрантскую тему как выигрышное средство политической мобилизации. В этом смысле русские националисты были не оригинальны, они пошли по стопам европейских националистов, для которых неприятие иммиграции и иммиграционной политики собственных правительств стало лозунгом дня. Более того, категорическое неприятие иммиграции – единственный программный вопрос, в котором сходятся все современные радикальные националисты.

Европейский же опыт показал, что розыгрыш антииммигрантской карты, особенно в сочетании с протестом против элиты и апелляцией к достоинству и здравому смыслу простого человека, способны обеспечить серьезный политический успех. Так случилось во Франции и Швейцарии, Бельгии и Голландии, Австрии и Италии – в общем, повсеместно в Европе.

Опасение Кремля, что русские националисты добьются аналогичного результата, было небезосновательно. По крайней мере, социологические опросы предвещали «Родине», выдвинувшей проблему иммиграции во главу своей политической повестки, серьезный успех в избирательной кампании в Мосгордуму в 2005 г. Неудивительно, что партию сняли с участия в выборах, а впоследствии ассимиляционная политика в ее отношении была доведена до полного элиминирования «Родины», которая растворилась в «Справедливой России». Характерно при этом, что главный «родинец», Дмитрий Рогозин , получил пост посла России в НАТО – отступные за отказ от радикальной оппозиционности.

С ДПНИ поступили похожим образом. Движение, с одной стороны, административно преследовали, а с другой – внутри него была спровоцирована серия конфликтов и расколов , приведшая к ослаблению потенциала организации. Печальная судьба «Родины» и ДПНИ имела, тем не менее, важное позитивное значение для русских националистов.

Она ускорила их выздоровление от двухвековой «детской болезни»: упования на власть и ее националистическую трансформацию. А властная политика фактического поощрения иммиграции в Россию вообще сделала ситуацию кристально прозрачной: в целях экономической выгоды власть готова заменить русское население нерусским .

Отрезвление от иллюзий ускорило оформление независимого от власти сообщества русского национализма, заметного в России с конца прошлого века. Его появление было обусловлено сменой поколений в русском национализме и постепенным освобождением от доминирующего психологического и социокультурного стереотипа, что российская власть и русский национализм-де нуждаются в друге. Не секрет, что для русского национализма на протяжении всей его истории было характерно благоговение перед государством , а потому собственную оппозиционность националисты старой формации оценивали как случайную и вынужденную, как результат непонимания властью выгод от союза с ними. Традиционным русским националистам была органична политическая лояльность власти и психологическая зависимость от нее. Они как огня боялись собственной самостоятельности , напоминая в этом отношении больного, могущего, но боящегося ходить без костылей.

На рубеже тысячелетий этот стереотип сломался, хотя еще и не разрушился полностью. Отношение молодого поколения националистов к государству и власти скорее рациональное и инструментальное , чем сакрализованное. Они избавились от слепящего гипноза государственной машины, независимы от власти и оппозиционны государству.

В целом сообщество русского национализма можно квалифицировать как гражданское и правозащитное движение . Хотя эта характеристика прозвучит парадоксально применительно к людям, значительной частью выступающим против гражданских свобод, реальность такова, что русский национализм вырос сам, снизу , а не сформировался сверху, по указке Кремля, что он защищает права русского народа, а значит, он – гражданское и правозащитное движение.

Появились националистические организации правозащитного толка, из которых наиболее известно Русское общественное движение (РОД) во главе с популярным и талантливым интернет-публицистом Константином Крыловым.

Благодаря Интернету русские националисты поддерживают постоянную и оперативную связь, формируя собственное культурно-идеологическое сообщество – совокупность групп и индивидов. Конкуренция этих групп, наличие множества идеологических версий и оттенков национализма не отменяют главного – конфликты и дискуссии идут внутри единого сообщества, а не между разными сообществами. «Русский марш», проводимый с 2006 г. в доброй дюжине городов России, стал яркой и наглядной институционализацией националистического сообщества, его общенациональной презентацией.

Сообщество спонтанно выстроилось по сетевому принципу, что адекватно его внутреннему состоянию, внешней ситуации и позволяет гибко реагировать на политику власти. Ведь любая более или менее успешная националистическая политическая организация тут же становится объектом властного преследования. Избегнуть его может лишь откровенно оппортунистическая, вроде ЛДПР, или квазиоппозиционная – подобно КПРФ – политическая сила.

Важной характеристикой русского национализма текущего десятилетия стал его растущий интеллектуальный реализм и заметно бо́льшая, чем прежде, политико-идеологическая адекватность. Откровенно антирусское «евразийство» вытеснено с идеологической авансцены. Утопии православной монархии, массового воцерковления и т. п. сохраняют некоторое, скорее инерционное влияние, однако совершенно не способны к экспансии – не только идеологической, но даже интеллектуальной. «Правоконсервативные» и «традиционалистские» кружки не пользуются влиянием даже у собственной тени.

А девятисотстраничный (!) талмуд «Русской доктрины» – свода доморощенного консерватизма – не был полностью прочитан даже ее авторами (в чем они признаются в личных беседах), не говоря уже о более широкой аудитории. С точки зрения этих людей, русский народ еще не дорос до понимания их идей, не воцерковился, не покаялся и т. д. Наше объяснение более лестно для русских: они справедливо не обращают внимание на выморочные интеллектуальные кунштюки.

Две темы оказались в фокусе русского националистического дискурса с середины 2000-х гг.: Россия как национальное государство и возможность национальной демократии. Благо нашлась площадка для общенациональной дискуссии в виде интернет-сайта Агентства политических новостей – одного из наиболее интересных, влиятельных и популярных политических сайтов Рунета. Причем, что характерно, сайта националистического.

В ходе этой дискуссии симпатии большинства националистов склонились в сторону признания будущей России именно национальным государством. В то же самое время резко вырос интерес к перспективе ее демократического обустройства. Это поистине тектонический сдвиг в сознании русского национализма, который наконец-то приблизился к собственному народу. Ведь для общественного мнения национально-государственный, а не имперский, характер России уже давно такой же фундаментальный факт, что и предпочтение демократического устройства, рыночной экономики и ценностей современного общества.

В этом смысле мировоззренческая эволюция русского национализма с изрядным запозданием следовала за изменением русского мировоззрения вообще. Хотя лучше поздно, чем никогда, хорошо понятно, что у русского национализма в 1990-е гг. просто не могло быть шанса политического успеха. Обветшавшие символы националистической веры –

• православная монархия,
• соборность,
• общинность,
• мессианизм,
• особый русский путь и т. д.

– страшно чужды актуальному русскому сознанию.

По словам Конфуция, все в мире меняется, кроме высшей глупости и высшей мудрости. Вряд ли можно отнести к последней параноидальные поиски замаскировавшихся евреев и прочих «недружественных инородцев». Эта идефикс русского национализма выдержала испытание временем.

У националистических конспирологов здесь явно отказывает логика: они не в состоянии объяснить, какие политические и материальные выгоды получат «инородцы» от участия в русском национализме, который при всем желании невозможно назвать успешно идущим к вершинам власти движением. Более того, упреки в еврейском происхождении – самый распространенный прием внутринационалистической полемики – носят по существу русофобский характер. Получается, что русские не способны создать даже мало-мальски дееспособной организации, пока за это не возьмется «инородец».

Хотя теоретически еврею, татарину, мордвину и т. д. вовсе не заказано быть русским националистом, не стоит ожидать их притока даже в самое успешное русское националистическое движение. В данном случае симпатии и антипатии запрограммированы буквально на биологическом уровне. Среди симпатизантов лозунга «Россия для русских» подавляющее большинство составляют русские, а также украинцы и белорусы, а вот среди тех, кто относится к нему отрицательно и считает фашистским, абсолютно преобладают этнические нерусские.

Другое дело, что этнические полукровки часто оказываются бо́льшими роялистами , чем король: стремясь утвердиться в выбранной ими идентичности, они становятся более националистичными, чем чистокровные националисты. Неспроста, как свидетельствует мировая история, полукровки в обилии представлены среди националистических идеологов и лидеров.

В общем, сделав значительный шаг в сторону от своей прежней ипостаси – литературоцентричной, политически и интеллектуально неадекватной, организационно беспомощной и психологически зависимой от власти – русский национализм так и не пришел к новой. Он оказался на полпути между старым и новым, нащупывает пути выхода из кризиса, но не преодолел его. Этнизация русской идентичности и русский национализм суть параллельные прямые , а процесс обретения национализмом нового качества чрезмерно затянулся. На сегодняшний день русскому национализму так и не удалось стать влиятельным субъектом легальной политики , что ставит под сомнение его способность участвовать в решении судьбы страны в решающий для нее момент.

Вместе с тем стоит указать на появление в течение 2010 г. качественно новой тенденции в националистическом движении и российской политике вообще. Речь идет о переходе к вооруженной террористической борьбе против государства, что проявилось в деле «приморских партизан», действиях вооруженной группы в Орле и ряде других аналогичных эпизодов. Такого рода активность служит симптомом перехода (точнее, опускания) России в статус стран «третьего мира» с присущим для них откровенным классовым господством и элиминированием демократии. В таких странах герилья – классическая или городская – остается для общества единственной возможностью вести диалог с властью и манифестировать собственные интересы.

Терроризм – язык униженного и оскорбленного большинства

Как свидетельствует исторический опыт, именно в странах «третьего мира» терроризм способен перевернуть хилую лодку государственной власти и кардинально изменить ситуацию. Однако на сегодняшний день невозможно с уверенностью сказать, встала ли Россия на сей роковой путь или же нет.

Русский национализм - он как электричество. Обычный житель России не ощущает его, не чувствует, не слышит и не видит, но пользуется этой огромной силой. Вот, к примеру, Столыпин, сумевший направить эту великую энергию в русло успешного государственного развития. Вот мы видим декабристов, которые пытались использовать мощь национализма для достижения целей, которые, как им казалось, принесут пользу обществу.
Главная проблема этой силы, как ни странно, в отсутствии хороших проводников. Несмотря на огромный потенциал электричества, без техники реализовать энергию не получится. С национализмом то же самое - энергия есть, а вот с инфраструктурой не очень.
Крамольное предположение: национализм в той или иной степени используют все политические силы в РФ. Крым возвращали под абсолютно националистическую риторику. С национализмом постоянно заигрывает ЛДПР и даже КПРФ (какая ирония) его не гнушается. Ну а Владимир Владимирович и Дмитрий Анатольевич вообще (по собственному признанию) главные националисты.
Тогда почему в РФ нет ни одной мейнстримной националистической партии - при таком огромном и очевидном запросе на эту силу?
Попробуем разобраться.

Первая причина: инерция советской пропаганды
Очевидная причина, но от этого не менее важная. Российская политическая общность (назвать её нацией пока не представляется возможным) явно испытывает неприязнь к термину «национализм», связывая это понятие с нацизмом, фашизмом и прочим люциферианским сатанизмом из основного советского мифа. Не надо в принципе объяснять, что на самом деле ничего имманентно плохого или даже просто радикального в национализме нет. Определений национализма великое множество, и зачастую трактовка зависит от страны, времени и политических предпочтений автора.
Академическое определение гласит: Национализм - это идеология и направление политики, основополагающим принципом которых является тезис о ценности нации как высшей формы общественного единства, её первичности в государствообразующем процессе. Как политическое движение национализм стремится к отстаиванию интересов определённой национальной общности в отношениях с государственной властью.
В поле государственной пропаганды национализм по-прежнему означает Гитлера: страшных скинхедов в качестве страшилки про вред национализма сменили украинские праворадикалы.
Вот первая причина: русский национализм до сих пор очень мало занимался собственным имиджем, позволяя маргинальным элементам со свастиками формировать облик движения. К сожалению, «Русский Марш» нанёс имиджу русского национализма больше урона, чем любой федеральный телеканал с байками про скинхедов и убийства таджикских девочек.

Вторая причина: нет рупоров
Какой бы гениальной и правильной ваша идея ни была, в ней нет никакого смысла, если общество о ней не знает. Есть ли у русского национализма хотя бы одно крупное СМИ, которое может влиять на умы масс? К сожалению, нет. За четверть века национализм не приобрёл ни одного общенационального СМИ - Спутнику и Погрому, при всех его очевидных достоинствах, пока далеко до этого статуса. (Спасибо - прим. ред.) Причина очевидна: агрессивная российская медиасреда целенаправленно уничтожает любые зачатки свободной прессы.
Короче, население Российской Федерации элементарно не знает ни о каком национализме, и весь политический дискурс в РФ сводится к двум одинаково идиотским полярностям: либо вы государственник и патриот лично Владимира Путина, либо оппозиционер самого карикатурного либерально-этнического толка. Это деградация политики, и первоочередная задача русских СМИ - нарушить такой порядок вещей, пробить стену молчания и обеспечить людям доступ к реальной информации, к реальному положению дел.

Третья причина: нет поддержки в верхах
Среди политической элиты РФ попросту нет людей, симпатизирующих русскому национализму. Максимум, что они могут - это использовать националистическую риторику в своих номенклатурных интересах. Персонажи вроде Дмитрия Рогозина пытались создать «кремлёвский национализм», скрестив ужа с ежом, но «Родина» как проект в целом потерпела фиаско. Ни силовики, ни рыночники-либералы не хотят вкладываться в русский национализм. По понятным причинам: у них, во-первых, и так всё хорошо, а во-вторых, в массе своей они просто не русские. То же самое можно сказать и про бизнес-элиту.
Здесь, в принципе, нет ничего неожиданного - странно было бы ожидать, что те слои, которые напрямую получают выгоду от сложившегося положения вещей и которые благодаря ему пришли к власти и разбогатели, станут вдруг поддерживать изменение статус-кво, да ещё с помощью такого опасного для себя политического инструмента, как русский национализм. Ходорошвили, Абрамовичидзе и Вексельбергенко не станут финансировать русских националистов, даже если очень захотят снести режим - потому что всем без дополнительных объяснений понятно, что с ними будет в русском национальном государстве.

Четвёртая причина: мейнстримные политики используют националистическую риторику
У националистов нет монополии на свою риторику. При необходимости обе основные темы русского национализма (мигранты и ирредента) может безо всякого труда угнать любой номенклатурный клоун: как уже было сказано, перед выборами у нас все немножко националисты - и Жириновский, и Зюганов, и даже Путин. Таким образом, одна из самых важных задач националистической пропаганды - отстоять свою повестку и объяснить людям, чем настоящие последовательные националисты отличаются от советских чиновников, которые перекрашиваются по десять раз на дню.
Говоря о постулатах, нельзя не сказать об узости последних. Националистическая риторика сводится в основном к мигрантам и внешней политике, что, безусловно, важно, но ведь есть множество других проблем, которые требуют работы. Более того, многие из этих проблем не входят в компетенцию любой другой политической силы - например, вновь набирающая силу женская тема, начиная от материнства и заканчивая феминизмом. Сюда же можно отнести и светскость как ответ на усиление клерикализма, и противодействие глобализму, и огромное количество других актуальных тем.

Пятая причина: раздробленность, отсутствие лидеров
Русские националисты по-прежнему остаются самым расколотым политическим движением. Украинский кризис консолидировал общество, но конкретно русских националистов поделил на два непримиримых лагеря (На русских националистов и заукраинских зигомётов - прим. ред.). Нужно ли говорить, что и до этого русских националистов нельзя было назвать единой политической силой - это всегда был разрозненный конгломерат маленьких группировок начиная от приличных национал-демократов в костюмах и заканчивая скинхедами и прочей маргинальщиной.
Националистам нужен центр консолидации, который сможет преодолеть противоречия большинства и собрать из множества течений единый политический монолит. Конечно, для этого придется идти на жертвы и компромиссы, но в ином случае русских националистов ждет судьба российских оппозиционеров, которые видят врага скорее в своих коллегах, чем в Путине.
С точки зрения развитого демократического процесса, наличие множества течений в одном идеологическом лагере - это хорошо, так как конкуренция позволит выработать оптимальную политическую базу. Однако в политических реалиях современной России такой подход деструктивен, русские националисты не хотят (и, откровенно говоря, не могут) выступить единым фронтом.

Шестая причина: слабость демократических институтов в РФ
Академическая политология на Западе давно доказала взаимосвязь политического национализма и демократии: упрощенно говоря, без демократических институтов, гражданского общества и независимых ветвей власти никакого национализма быть не может. Национализм в своей сути означает власть нации, еще точнее - власть национально ориентированных представителей народа. Без института выборов или, например, референдума нация не может выражать свои интересы, а власть не может их реализовывать.
Советский Союз и его правопреемница РФ давили и давят любые демократические преобразования, и никакое гражданское общество или система реальных выборов здесь появиться не может. Любые решения принимаются сверху вниз - так выстроена система.
Авторитаризм как политическая модель убивает национальное самосознание, делает нацию массой, которая служит группе элит. Для авторитарного государства высшая ценность - это сам диктатор или группа диктаторов, нация же выступает лишь элементом поддержки государственной системы, при которой диктатор чувствует себя хозяином положения.

Седьмая причина: использованы не все возможности
Выше уже говорилось о том, что националисты апеллируют к весьма узкому коридору проблем и тем, волнующих общество. К тому же ничего принципиально нового они не говорят. Есть хоть один федеральный политик или политическая сила, открыто заявляющая о необходимости нелегальной миграции? Конечно нет, любая партия будет (безрезультатно) говорить о контроле и ограничении.
Национальное движение в России должно использовать любую возможность, любой шанс, чтобы заявить о себе. Экологическое бедствие? Сразу апелляция к теме родной земли. Женская тема? Только национализм может предложить подлинное равноправие. Любая проблема, любой кризис должны быть использованы, чтобы заявить о себе.
Ещё одна проблема - пропагандой по сути охвачены только крупные города, а провинция остается вне поля зрения. Это грубейшая политическая ошибка, опыт иностранных правых показывает, что именно провинция обычно правее всего. Более того, чем дальше от Москвы - тем меньше уровень табу на национализм. Традиционно ориентированные на сильную власть, жители регионов не приемлют либеральную оппозицию, но и издержки путинского режима сильнее всего видны именно в провинции. Националисты могут выступить третьей силой, не запятнавшей себя ни слабостью, ни коррупцией.

Восьмая причина: отсутствие исторической преемственности
Несмотря на очевиднейшую связь с Белым движением, с царской Россией начала XX века, с имперским прошлым, в националистическом лагере до сих пор встречаются люди, симпатизирующие СССР и другим политическим мутантам. Некоторые доходят до поклонения мутантам из других стран.
Любая политическая пропаганда должна создать образ светлого, идеального ориентира, специфического якоря из прошлого, который задает тон всему движению. Для коммунистов этот якорь - СССР 70-х годов, для либералов - идеальная картина Евросоюза, для националистов этим якорем должна стать императорская Россия начала ХХ века.
Это выгодный, красивый и пока ещё незатасканный образ, не зря к нему так часто прибегают путинские политтехнологи (Поклонская, открытие памятника Столыпину). Ну и, само собой, ни в коем случае нельзя опираться на историю чужой страны - это мало того что странно, так ещё и даёт оппонентам прекрасную возможность обвинить националистов в предательстве.

Девятая причина: непонимание сути национализма
Мы много говорим о национализме, но, откровенно говоря, знаем об этом явлении столь мало, что все наши предположения могут оказаться ошибочным. Русские должны понять, что национализм - это отражение особенностей конкретной нации в политической сфере, и нельзя просто взять и использовать чужой опыт. Каждый национализм уникален, в том числе и русский, со всеми его противоречиями, проблемами, сильными и слабыми сторонами. И если с академической точки зрения национализм как явление достаточно хорошо изучен, то в эмпирическом плане все куда хуже. Построение русского национального государства сравнимо полётом в космос. Да, у нас есть приблизительные ожидания и расчеты - они могут оправдаться, а могут и нет.
Выход один: пробовать.

Выступление на семинаре "Национализм в сценарных перспективах властно-идейной трансформации России", состоявшемся 10 октября 2014 в Центре научной политической мысли и идеологии.

При анализе задач контрлиберальной ценностной реформации России важно определиться - какое государство мы понимаем как совершенную и желанную цель?

Возможны два ответа на этот вопрос:

а) государство как создание комфортной среды обитания (т.е. потребления);

В чистом виде гражданский национализм предполагает приобщение новых граждан к культуре, созданной представителями этнического ядра, и ради интересов которой с разной степенью принудительности он нивелирует и унифицирует этнические начала, накопленное многообразие народной культуры и духовных традиций многих народностей, живущих в таком государстве-нации. Именно потому процесс создания европейских государств-наций называли «кладбищем народов». Потому сверхактуален вопрос - наличны ли иные смыслы русскости как государствоцентричного понятия, отличные от националистического дискурса и присущих ему нравственных изъянов?

II. ЦИВИЛИЗАЦИОННОЕ ИЗМЕРЕНИЕ РУССКОСТИ

В истории государственности России, даже в виде СССР, в силу многих обстоятельств, не сложилось гражданской в европейском понимании нации. Не состоялся, впрочем, национализм такого рода и в постсоветской либеральной России, несмотря на активные попытки его насаждения как некоего передового концепта, способного разрешить все проблемы отечественной национальной политики.

Многие западные нации сформировались на обломках древних имперских цивилизационных пространств, распавшихся вследствие обьективных причин. И теперь этот распад они пытаются масштабировать на весь мир, обьявляя его единственным линейным законом эволюции государственности, а государство-нацию - вершиной этого процесса.

Особенность России в том, что она, наоборот, исторически формировалась как государство-цивилизация. С самого начала, своего истока, Россия не была моноэтничной. Русскость как культурный, государственный и общественный феномен складывалась как сплав и творческий синтез множества взаимовлияний Востока и Запада, земледельческой и кочевнической культур. Россия является цивилизацией особого, собирающего типа - добровольно объединившей сотни народов, представленной всеми мировыми религиями. Породившей свою особую цивилизационную характеристику - русскую культуру как вершинное наследие всех этносов и народов, живущих в нашем цивилизационном ареале. Не просто живущих, а и сохранившихся. Ведь ни один народ, ни один этнос не исчезли и не уничтожились в русском государстве.

Российская культура «всемирно отзывчива», она надэтнична, но не враждебна этническому своеобразию, духовным и религиозным традициям народов России. Более того, именно множество выходцев из самых разных народов внесли свой вклад в русское государство и синтез русской культуры.

В мире было совсем немного цивилизаций, а еще меньше государств-цивилизаций. Это наше особое историческое преимущество и ответственность сохранить эту «цветущую сложность» нашей национальной культуры. Главная уникальная особенность российского цивилизационного ареала, не вмещающаяся в прокрустово ложе западных национализмов (как было показано выше, этнических в своей сути) - это совпадение российского цивилизационного с национальным. Наша российская национальная идея и национальные интересы - это именно российская цивилизационная идея и цивилизационные задачи, а не этнонационализм. И только в таком ключе возможно говорить об ассимиляционном потенциале русскости - как приобщении к русской культуре.

Именно так призывали понимать русскость, обращавшиеся к своим соплеменникам, крупный крымско-татарский просветитель Гаспринский или казахский просветитель Абай. И, таким образом, полководец Багратион как грузин, художник Левитан как еврей, или датчанин Даль стали русскими не в ущерб своей этничности.

Потому цивилизационная ассимиляция - которая обьединяет и обогащает приобщением к вселенскому универсуму российской культуры все народы, оберегающая их самобытность, уклад и своеобразие, радикально отличается от ассимиляции при гражданском нациестроительстве - когда происходит этническая и религиозная унификация вокруг доминирующего этноса.

Потенциал России, как государства-цивилизации, далеко еще не раскрыт. Во многих своих вершинных проявлениях и древнекиевского периода, Московского государства, Петровской империи или СССР - Россия явила значимые достижения, но это только отдельные элементы, отдельные потенциалы возможности нравственного государства. А упадок, смуты, распад нашего государства были связаны именно с ослаблением цивилизационных скреп (хорошо, что данные слова уже появились в официальном лексиконе).

III. СОВРЕМЕННЫЕ ВЫЗОВЫ

Современные национальные и межнациональные проблемы, характерные для России: космополитизм и денационализация части российского общества, или этнонационалистические аномалии связаны именно с ослаблением нашей цивилизационной идентичности. Когда в либерал-дарвинистском угаре 90-х были запущены процессы спешного демонтажа государства, главный удар был направлен против российской культуры, обогащавшей все народы России, бывшей их венцом, создавшей Россию, как державу сотен народностей, - то неизбежным итогом стало погружение в варварство всего нашего огромного пространства.

И наоборот, Великая Отечественная война является ярчайшим примером преимуществ цивилизационного кристалла нашего исторически сложившегося союза народов, возможности солидарного подвига и конечной победы в самых беспримерно экстремальных условиях.

Но, повторюсь, без единой вершинной, общей для всех нас российской культуры и ее духовного универсума, наше цивилизационное преимущество - многонациональность - становится фактором вражды, обособления и распада вместо единения.

Характерно, что современные атаки против русскости, как цивилизационной идентичности, проходят с одной стороны по линии либерально-космополитичного обезличивания, формирующего неких «граждан мира», а с другой стороны - противоставлением этничности нашей цивилизационной идентичности, при всей опереточности и ряжености новоявленных русских «националистов».

Выпукло это демонстрирует современный украинский кризис.

Конфликт на Украине 2013-14 гг. именно не национальный, а цивилизационный, точнее русско-цивилизационный, - между восставшими защитниками русскости и русскими дезертирами из своей идентичности - оправдывающими личное предательство или гипертрофированием этничности или европо-ориентированностью, или одним и вторым одновременно. С обеих сторон сражаются целые интернационалы - на стороне Новороссии и этнические русские, и греки Мариуполя, и украинцы-малороссы, евреи, абхазы и грузины (способные не враждовать только в цивилизационном единстве) и многие-многие другие - держат удар за свои русские ценности.

И совсем не является парадоксом, что противную сторону - украинский нацисткий майдан - поддержали многие русские националисты (грезящие «Россией для русских» и «хватит кормить...») и этносброд экстемистов со всего пост-СССР и Европы. Они противоставляют этнический национализм цивилизационному, и именно потому привлекаются к украинскому местничеству.

Отдельно надо заметить, что Россия как государство не может быть дистанцирована от украинского бедствия, как некоей исключительно внутриукраинской гражданской войны. Украинский сепаратизм, маскирующийся под этнические областные права, противоставляющий частное общему - это тяжелейшая болезнь нашей российской цивилизации, попытка уничтожить, обесценить ее уникальный нравственный и консолидирующий потенциал. Сейчас украинство уничтожает истоки зарождения Руси и русскости - Киев - «мать городов Русских». И попустительствовать этому нельзя.