Волховский фронт. Воспоминания Б.К Павлова. Волховский фронт Подготовка к операции

Альбом немецкого фотографа, принимавшего непосредственное участие в битве на Волхове, по уничтожению котла 2-й Ударной Армии. Мясной Бор, Спасская Полисть, Мостки...

1.

Любанская операция.

В конце 1941 года, сразу же после победоносного Московского сражения, ставка ВГК, все время стремившаяся деблокировать вымирающий от голода и болезней Ленинград, принимает решение о проведении крупномасштабной операции по разгрому гитлеровских войск и освобождению города. Для этого в помощь Ленинградскому и Северо-Западному фронтам создается новый - Волховский фронт. В его состав были включены

4-я, 52-я, 59-я и 2-я Ударная армии. Подавляющее большинство частей 59-й армии комплектовалось дивизиями, сформированными на красноярской земле. В Красноярске и Канске в декабре 1941 года набирались бойцы в 382-ю (1265, 1267, 1269-й пехотные полки и 946-й артполк), в 387-ю (1254, 125, 1268-й пехотные полки), 374-ю стрелковые дивизии и отдельные 946-й пехотный и 510-й артиллерийский полки. Забегая вперед, нужно сказать, что в самом начале операции все полки 382-й дивизии, кроме 1269-го пехотного, были оперативно переподчинены 2-й Ударной армии.

3.

Операция имела целью прорвать оборону немцев по реке Волхов, выйти в район города Любань, повернуть на запад, совместно с Ленинградским и правым крылом Северо-Западного фронта окружить войска немецкой армейской группы "Север" и уничтожить их. С 7 января 1941 года начинается трагедия группировки, находившейся на острие главного удара - 2-й Ударной и 59-й армий. Пребывающий в состоянии эйфории от успехов под Москвой, Сталин не желал слышать докладов о нереальных сроках подготовки операции, об абсолютно неподготовленном и неорганизованном тыловом хозяйстве нового фронта, об отсутствии дорог для подвоза войск, бое-припасов, продовольствия. Практически не было средств противовоздушной обороны и связи, складов боепитания, авиационной и артиллерийской поддержки пехотных дивизий. Ставка неумолимо требовала ускорить сроки начала наступления, послав для "оказания помощи фронту" расстрельных дел мастера корпусного комиссара Мехлиса.

5.

6.

7.

Из Абанского, Идринского, Богучанского, Иланского районов стекались осенью 1941 года в Канск мужики. Сибирские деревни и села посылали на войну солдат возрастом за тридцать и под сорок. Из этих степенных дядьков, обремененных семействами, хлебнувших лиха и отслуживших действительную еще в двадцатых, формировались новые дивизии 59-й армии, судьба которой проляжет кровавой полосой в болотах и лесах новгородчины, по обледенелым берегам Волхова. Среди сдержанно переговаривающихся призывников смолил самосад и вспоминал оставшихся в Абане жену и троих ребятишек артиллерист Матвей Протасов, 1903 года рождения, демобилизованный в 1927 году, он, как один из немногих по тем временам грамотеев, работал в леспромхозовской конторе. Рядом жили и трудились еще пятеро братьев, двое из которых, Петр и Иван, с начала войны уже были на фронте. Теперь, хоть и с искалеченной ногой, понадобился и Матвей. Зарядным или хоботным в орудийный расчет такого "вояку" не поставишь, но с грамотой и толковой головой вполне сгодится при штабе. Так оно и случилось - зачислен был Матвей в штабную роту 946-го артполка 382-й стрелковой дивизии.

Прибывшие пешим порядком на фронт из-под Волги сибирские дивизии, как вспоминал командующий фронтом генерал Мерецков, хоть и были укомплектованы до списочного состава, но боевой подготовки не прошли. В 59-й армии прибыли к сроку и развернулись только пять дивизий, а три еще находились в пути. Во 2-й Ударной армии исходное положение к началу наступления заняло чуть больше половины соединений. В частях не хватало минометов, боеприпасов, стрелкового оружия, оптических приборов, средств связи, а в некоторых батареях не было даже передков к орудиям. На каждую пушку было всего по четверти полного боекомплекта. К началу января подвезено было крайне незначительное количество продовольствия и фуража. "Снабжение войск фронта, - пишет генерал Мерецков, - оставалось неудовлетворительным еще очень продолжительное время. Полностью или почти полностью отсутствовал автотранспорт".

9.

10.

11.

Об уровне боевой подготовки можно судить по приказам отстраненного перед началом наступления командующего 2-й Ударной армией, бывшего замнаркома НКВД Г. Соколова:

"1. Хождение, как ползанье мух осенью, отменяю и приказываю в армии впредь ходить так: военный шаг - аршин, им и ходить. Ускоренный - полтора, так и нажимать.

2. С едой не ладен порядок. Среди боя обедают и марш прерывают на завтрак... Днем удастся хлеба или сухарь с чаем пожевать - хорошо, а нет - и на том спасибо, благо день не особенно длинен.

3. Холода не бояться, бабами рязанскими не обряжаться. Быть молодцами и морозу не поддаваться. Уши и руки растирай снегом!"

13.

С такими "суворовыми" фронт, не завершив сосредоточения, не закончив подготовку, пошел в наступление... и тут же был вынужден отойти назад. Причина - проще некуда. Совершенно не была разведана линия обороны немцев, и их невыявленная и неподавленная артиллерия плотно вбила в ледяную и кровавую кашу наступающие войска. Сталин теперь не вспоминал своих высказываний на заседании ставки 5 января 1942 года о том, что "немцы выдохлись и в растерянности от поражения под Москвой, они плохо подготовились к зиме. Сейчас самый подходящий момент для перехода в общее наступление". Он даже согласился с командованием фронта о переносе начала наступления на неделю.

15.

Ведь предстояло прорывать хорошо оснащенную, глубоко эшелонированную, с инженерными сооружениями и фугасными минными полями оборону противника. Предстояло разгромить поддержанные авиацией и артиллерией пехотные и моторизованные корпуса и танковые дивизии 16-й и 18-й немецких армий, у которых, в отличие от наших, были в резерве свежие танковые и моторизованные дивизии во втором эшелоне.

Из четырех армий Волховского фронта самой сильной считалась 59-я, хотя половина ее соединений, ранее участвовавших в боях, была очень ослаблена. В четвертой армии в дивизиях едва насчитывалось по 3500-4000 человек. 2-я Ударная состояла из одной стрелковой дивизии и семи стрелковых бригад и по численности равнялась лишь стрелковому корпусу. Дивизии 52-й армии имели большую некомплектность в личном составе и нехватку артиллерии, минометов и автоматического оружия. В резерве фронта были две сильно ослабленные кавалерийские дивизии и четыре отдельных лыжных батальона. Второго эшелона фронт вообще не имел. Количество танков устаревших моделей не обеспечивало поддержку и сопровождение даже первых эшелонов пехоты.

17.

2-я Ударная и 52-я армии вообще не имели танков. Против старых истребителей и легких ночных бомбардировщиков ПО-2 немцы имели абсолютное превосходство в воздухе, поддерживаемые авиадивизиями 8-го воздушного корпуса Рихтгофена.

Матюкаясь в душу и последние печенки, орудийные расчеты 946-го артполка в глубоком снегу, в мороз, по бездорожью перетаскивали тяжеленную матчасть в район деревень Мясной Бор и Спасская Полисть в распоряжение 2-й Ударной армии. Запаленные лошаденки вставали на дыбы, вываливались из постромок, но не могли вытянуть из сугробов застрявшие калибры. Полное отсутствие механизированной тяги компенсировалось окровенелыми солдатскими ладонями и строжайшим приказом занять огневые позиции к ночи 12 января. На переноску снарядов весом по тридцать килограммов погнали всех, кого подскребли в ротах управления, охраны, и, как самую большую драгоценность, несли на руках.

Утром 13 января силы Волховского фронта вновь пошли в наступление при поддержке минометов, трех артиллерийских полков и легких танков. В течение десяти дней только 2-я Ударная армия смогла взломать оборону немцев и продвинуться узким клином на глубину 70 километров. 4-я и 59-я армии так и не смогли прорвать позиции немцев, а 54-я армия Ленинградского фронта, прикрывавшая фланги с севера, уже к 17 января израсходовала весь свой боезапас и остановилась. С утра 15 января, то есть всего через два дня наступления, командование 2-й Ударной и 52-й армий вынуждено было ввести в бой скудные вторые эшелоны. В брешь возле деревни Мясной Бор бросили недавно сформированный 13-й Кавалерийский корпус.

19.

К середине февраля все попытки углубить и расширить плацдарм закончились. Несмотря на приезд представителя Ставки Ворошилова и прибывшего с ним на должность заместителя командующего Волховским фронтом генерал-лейтенанта Власова, на замены командного и политического состава в армиях и дивизиях, никаких оперативных изменений достигнуто не было. А к началу марта свершилось то, что неминуемо должно было свершиться: немцы перешли в наступление и с двух сторон перекрыли горловину прорыва, взяв сначала в частичное, а затем и в полное окружение часть 59-й и полностью 2-ю Ударную армию. Буквально за неделю до окружения 2-ю Ударную армию принял вместо заболевшего командарма Клюкова отличившийся в боях под Москвой и получивший орден Ленина генерал Власов. Вместе с ним в окружении оказались три гвардейские и восемь стрелковых дивизий, три дивизии

21.

13-го кавкорпуса и пять отдельных стрелковых бригад. Ставка поручила Василевскому и Мерецкову "во что бы то ни стало вызволить из окружения 2-ю Ударную армию, хотя бы даже без тяжелого оружия и техники".

В боях с 7 января по 20 апреля от группировки численностью 325 700 человек в живых осталось меньшинство. В попытках выйти из окружения остатки

2-й Ударной и 59-й армий с апреля по июнь потеряли еще 100 тысяч человек. В конце июня 1942 года организованное сопротивление войск прекратилось полностью. По официальной статистике, в ходе наступательной Любанской операции погибло 308 387 человек, причем от "санитарных потерь", то бишь ран и обморожений - 213 303 человека! Как тут не вспомнить бравого генерала Соколова - "уши и руки растирай снегом!"

Долина смерти.

Так называют дожившие до Победы, перенесшие муки окружения и плена солдаты 2-й Ударной армии гиблые болотистые места, где они в июне сорок второго получили последнее известие от командования своей армии: "Выходить из окружения мелкими группами, кто где хочет и как знает". Все они - минометчики и саперы, пехотинцы и артиллеристы, медики и связисты честно и до последнего воевавшие с врагом, были брошены на произвол судьбы. Брошены не только Власовым, сдавшимся в плен и продолжившим "карьеру" у немцев. Не только "гениальным полководцем всех времен и народов", но и своим государством на долгие десятилетия забвения, без последнего упокоения и креста.

24.

Узкая проселочная дорога в деревне Дружноселье, что около станции Сиверская, огибает приземистое здание в виде каре с одним узким входом и толстыми стенами старинной кладки. Здесь в 1942 году в здании бывшей усадьбы генерал-фельдмаршала князя Петра Христиановича Витгенштейна находился штаб немецкой 18-й армии. И сюда, в бывшие конюшни светлейшего князя, грязно-серым, окровавленным, завшивевшим потоком сгоняли остатки разгромленной советской группировки. Из невероятной тесноты, грязи, гниющих ран, болезней было два пути. Один для уцелевших и здоровых - на сортировочный пункт города Луга для отправки в Германию. Другой для истощенных и умирающих - в расположенный за деревней длинный и глубокий овраг. Вторых было значительно больше...

26.

Письма от Матвея Протасова перестали приходить еще в конце сорок первого. В октябре 1942 года в темный и притихший Абан почта принесла казенный конверт серой бумаги, где было извещение: "Ваш муж, сержант Матвей Михайлович Протасов при выполнении служебных обязанностей пропал без вести 24 июня 1942 года. Командир 946-го полка". Именно в тот день части 2-й Ударной армии начали последнюю попытку прорыва из окружения. В 22.00 остатки 382-й стрелковой дивизии совместно с 53-й стрелковой бригадой должны были выходить вдоль узкоколейки к реке Полисть. По узкому коридору, простреливаемому артиллерией и осыпаемому бомбами, беспрерывным потоком хлынули окруженцы. Расположенная по ту сторону фронта артиллерия 52-й и 59-й армий огнем всех калибров пыталась помочь выходившим с боем частям, навстречу которым в порыве воинского братства рванулись танки 29-й танковой бригады с десантом пехоты. Но распоряжение командарма, как вспоминал командир 327-й Сибирской стрелковой дивизии полковник И. Антюфеев, напоминавшее "спасайся, кто может!", совершенно дезорганизовало прорыв. Люди стали метаться, чтобы как-нибудь вырваться из огненного мешка, и пробиться к своим удалось очень немногим...

28.

29.
Сырой ров.

Июнь 2000 года. В стороне от асфальтовой дороги на окраине Дружноселья в густом кустарнике, зарослях дикого клена и молодых дубков, на воткнутом в землю деревянном колу висит изржавевшая, пробитая солдатская каска. Это тот самый овраг. Ближе к дороге поставленный лет двадцать назад беленый невысокий обелиск извещает табличкой с десятком-другим фамилий, что здесь захоронено более 4 тысяч павших и умерших солдат. По данным Новгородского военкомата, всего на территории области официально захоронено 510 тысяч погибших. По тем же официальным данным, на новгородчине было убито свыше 800 тысяч человек, имена 200 тысяч из которых удалось установить. Доверяясь печально известной "официальной статистике", несложно произвести простейшее арифметическое действие и узнать, что не найдено и не захоронено самое малое 300 тысяч солдат Великой Отечественной.

Ров за деревней, по свидетельству местных жителей, забит до отказа. Забит костями в большинстве своем солдат злосчастной 2-й Ударной армии, и в том числе сибиряков из 378-й

(командир - полковник И. П. Дорофеев), 382-й (командир - полковник Г. П. Саккуров),

374-й (командир - полковник А. Д. Витошкин) стрелковых дивизий. То есть теми самыми мужиками из Абана, Идринского, Иланска, Канска, Красноярска, у которых до сего дня нет ни могилы, ни покоя их душам.

30.

Долгие, очень долгие годы о 2-й Ударной армии просто молчали. А сотни тысяч человек, что пали без вести, числились в предателях и изменниках. Именно по приказу Сталина, чей "полководческий гений" советская историография восхваляла и потому не могла сказать правду о трагедии армии, не назвав ее главного виновника. Имя 2-й Ударной армии и память о ней сознательно смешивалась с позорной памятью о генерале Власове, организаторе так называемой русской освободительной армии. Но власовская РОА не имеет и никогда не имела ничего общего со 2-й Ударной армией.

А вообще, оказывается, вторых Ударных армий было три! О двух в советских военных мемуарах говорится достаточно внятно: одна возникла в конце 1941 года из переименованной 26-й армии Ленинградского фронта и почти вся погибла в Любанской наступательной операции. Вторая 2-я Ударная армия возродилась, по воспоминаниям маршала Мерецкова, из "пробившихся из окружения после утомительной любанской операции частей, выведенных в июле в резерв, где они приводили себя в порядок, пополнялись людьми и техникой". Потом в сентябре-январе 1942-1943 годов она участвовала в боях на Синявинском выступе и вместе с 67-й армией Ленинградского фронта окончательно освободила из блокады город.

32.

Но, читая воспоминания генерал-фельдмаршала Эриха фон Манштейна "Утерянные победы" о минувшей великой войне, обнаруживаешь еще одну

2-ю Ударную армию! В сентябре 1941 года он по приказу Гитлера назначается командиром группировки, состоящей из немецких 11-й и 18-й армий, для быстрейшей ликвидации прорыва советских войск в районе Мги и Гайтолова шириной 8 и глубиной 12 километров. "Необходимо было уничтожить находящиеся в котле после успешного контрнаступления и окружения вклинившиеся войска противника прямо у основания клина, - пишет Манштейн. - К 21 сентября в результате тяжелых боев удалось окружить противника. Штаб армии оттянул с Ленинградского фронта мощную артиллерию, которая начала вести по котлу непрерывный огонь, дополнявшийся все новыми воздушными атаками. Ко 2 октября удалось закончить бои в котле. Со стороны противника в этом сражении участвовала 2-я Ударная армия, состоящая не менее чем из 16 стрелковых дивизий".

"В котле было уничтожено, - продолжает немецкий генерал, - 7 стрелковых дивизий и 4 танковые бригады. Нами было за-хвачено 12 тысяч пленных, противник потерял свыше 300 орудий, 500 минометов, 244 танка. Потери противника убитыми во много раз превышали число захваченных пленных". Получается, что после очередного уничтожения возникающая, как птица феникс, из пепла, 2-я Ударная армия специально создана для запутывания послевоенных историков. А заодно и всех нас. Но дело не в историках. Дело в словах великого русского полководца Александра Суворова о том, что "война не может считаться законченной, пока не похоронен ее последний солдат". Значит, война все еще длится. И для тех, кто, приняв нечеловеческие муки, убитые и замученные, брошены в оврагах и болотах, и для тех, у кого в доме до сих пор хранится пожелтевшая бумажка "пропал без вести".

Мертвые сраму не имут. Он, этот срам, на нас всех. С ним будем жить и маяться, покуда зовут и корят неприбранные кости защитивших и прикрывших нас собой наших дедов и отцов. У нас в стране вскрытие могил и надругательство над останками по закону не считаются уголовно наказуемым деянием, потому что такие рвы, как в Дружноселье, не считаются официально зарегистрированными. И еще Россия - единственное государство в мире, где нет официального государственного органа, занимающегося поиском, перезахоронением и охраной памяти павших воинов.

Чего ж спрашивать за то, что преданных и убитых солдат убивают снова и снова равнодушием и беспамятством, разграблением мародерами их безвестных последних пристанищ, прикрытых милосердной землей.

Дед мой - Павлов Захарий Павлович в 1857 году, в возрасте 12-ти лет, был прислан из Санкт-Петербурга, вероятно из какого-то сиротского приюта (через 87 лет мне придется участвовать в прорыве блокады этого города), на воспитание в крестьянскую общину села Долговка (сейчас Куртамышского р-на Курганской области), как говорили тогда: «на мiръ». За кров и еду он летом пас общественное стадо, а зимой помогал по хозяйству очередному крестьянину: убирал снег, навоз и т.д. Позже его отправили учиться, и он до своей кончины в 1905 году служил писарем Долговской волости. Отец - Константин Захарович, окончил Благовещенскую (в Уфимской губернии) учительскую семинарию и тоже до кончины в 1921 году работал заведующим Куртамышским высшим начальным училищем. Мать - Анна Дмитриевна (Абалакова), была учителем начальных классов. Моя тетя Нина Дмитриевна, сестра Нина, жена Зоя Петровна (в дев. Статных) и многие другие родственники - педагоги. В течение 91 года в Куртамыше династия учителей Павловых не прекращала работу в школе, всего же все наши родственники-учителя имеют 220 лет педагогического стажа, из них 149 лет приходятся на Куртамышский район.

Следуя семейной традиции, после окончания в 1930 году Куртамышской девятилетки с педагогическим уклоном в возрасте 17-ти лет, я стал учителем начальных классов в деревне Сорокино, затем - в Жуково. За парты тогда садились и старые и малые: днями учил мальчиков и девочек, а вечерами - их родителей. Жил на квартире у крестьянина - «цусимского» матроса, фамилии, к сожалению, я точно не помню, вероятно - Жуков, как и многие в деревне. Хозяин рассказывал мне, что он знал арифметику, поэтому был артиллерийским наводчиком на броненосце «Ослябя», тонул, был в японском плену. Конечно, в то время я и представить не мог, что тоже когда-то буду артиллеристом.

1930 год. Борис Павлов - учитель в с. Жуково

После первого года учительства, я понял, что знаний не хватает, поэтому решил продолжить образование в Пермском государственном университете им. Горького по специальности: аналитическая химия. Для того, чтобы заработать немного денег на учебу я отправился на заработки к родственникам в Термез (Узбекистан). Сначала я устроился работать буровым рабочим в геологоразведочную экспедицию. Работа в пустыне была очень тяжелой, и с каждым ударом кайла (кирки) мне все больше и больше хотелось продолжить образование. В дальнейшем освободилась вакансияучителя начальных классов и больше года я преподавал, из-за жаркого климата, басмачества и отдаленности здесь платили по тройным ставкам. От этого периода жизни в памяти осталась только страшная жара - из-за этого педсоветы проводили по ночам, школа, ее тогда даже официально называлась «европейской», многие преподаватели, ввиду отдаленности от центра, были из «бывших».

Отработав год в г. Термезе, я отправился поступать в Пермский государственный университет им. Горького. В годы учебы, 1932-1937, главным врагом студентов того времени был голод, многие не выдерживали и уезжали домой. Параллельно со мной в Пермском мединституте училась родная сестра Валентина, поэтому нам вдвоем было как-то легче терпеть невзгоды. Из сокурсников впоследствии вышло много лауреатов Госпремий, крупных ученых, организаторов технологий и производств, т.к. наступала новая ракетная и атомная эра и выпускникам университета было где приложить свои знания.

Жили мы общежитии барачного типа с печным отоплением, одна печь на две смежные комнаты. Поэтому девушки-студентки старались селиться через стенку с парнями, так как у самих притащить (приватизировать) со станции дрова, распилить, расколоть сил не было. Зато они старательно варили, гладили и чинили одежду соседям (бывали заплаты из-за общей бедности).

Атмосфера в отношениях между студентами была товарищеская, многие преподаватели были настоящими интеллигентами, еще с Императорского университета. Так, один профессор, доставал из кармана чистейший носовой платок, если не была приготовлена тряпка для стирания мела с доски. Состав студентов был неоднородным: пролетарии с рабфаков, дети служащих и учителей и очень мало детей «бывших», что не афишировалось в те времена, т.к. путь к образованию им официально был закрыт - лишенцы. Элитарность общества все же чувствовалась. Например, вначале я по-куртамышски называл основной продукт питания - пшенную кашу «просяной», что вызывало дружеские подколы и поправки у городских товарищей.

Была непонятная для нынешнего времени одержимость в учебе: могли всю ночь ставить опыты, а утром идти на учебу. Многие студенты подрабатывали репетиторством, разгрузкой вагонов и барж.

На каникулы я ездил домой только летом из-за нехватки денег. Зимние каникулы посвящал тем же опытам, библиотекам, театру.

ПГУ, зимние каникулы 1936 года.

Химия, как и физика, была в то время в преддверии величайшего научного и технологического взлета (атомного и ракетного века, века пластмасс и оргсинтеза), поэтому из сокурсников вышло много крупных ученых, лауреатов Сталинских премий, организаторов производства. Так, сосед по общежитию стал доктором наук в 30 лет, открыв способ изготовления мыла из нефти, а бензин из угля. Одногрупник Чумаков С.Я. впоследствии стал директором НИИ, разрабатывающий ракетное топливо. Фамилии многих сокурсников встречались потом в газетах в связи с награждением.

В 1937 году я окончил ПГУ по специальности «Аналитическая химия», с присвоением квалификации мл. научного сотрудника и был направлен в г.Челябинск, где недолгое время работал преподавателем химии в Институте хозяйственников, созданного для хоть какого-то образования малограмотных «красных директоров», выдвинутых из-за пролетарского происхождения. Затем уехал в Куртамыш к престарелой матери и работал учителем химии в средней школе.

В то время в Куртамыше я был вторым человеком с университетским образованием (первым был врач Я. С,Талызин, окончивший Юрьевский университет, отец моего друга Сергея Яковлевича Талызина). Вся молодежь, учившаяся в ВУЗах, была между собой хорошо знакома.

Окончив университет, в 1937 году вернулся в село Куртамыш преподавателем химии в средней школе. Как сельскому учителю, мне полагалась отсрочка от службы в армии, но осенью 1937 года я добровольно пришел в райвоенкомат для призыва. Судя по газетам, в мире было неспокойно, поэтому я решил встретить события специалистом-офицером, кроме того, считал, что надо сразу отдать воинский долг, а затем жить спокойно. В облвоенкомате Челябинска (Куртамыш в то время входил в Челябинскую область) , после прохождения медицинской и мандатной комиссий, нас - троих призывников из Челябинской области, по разнарядке отправили ж/д транспортом в Тифлис (так тогда называли Тбилиси), в распоряжение Управления артиллерии Закавказского военного округа.

Определили нас на станцию Кухети, Грузинской СССР, в Закавказскую окружную артиллерийскую школу пиротехников (специалистов по взрывчатым веществам и боеприпасам) при арт. складе № 58, Закавказского военного округа - это был официальный почтовый адрес, т.к. место нахождения школы была военной тайной. По окончании школы выпускникам присваивалось звание «младший воентехник» (мл. лейтенант), срок службы (обучения) был один год, а принимались туда только лица имеющие высшее или среднеспециальное образование, с прекрасным здоровьем, без очков, высокого роста. Так вышло, что приняты в школу были в основном жители больших городов, не было тогда деревенских жителей в университетах. Все считались курсантами, принимали присягу и давали подписку о неразглашении тайны. Обмундирование было как у простого красноармейца, но на ногах брезентовые обмотки и спецботинки (в подметках были отверстия, куда ввинчивались шипы). Курс обучения был очень напряженным - по 10 часов в день. Он включал: обязательный курс пехотинца - строй, стрельба, штыковой бой, изматывающие марш-броски по горам с полной боевой выкладкой, иногда ночью. Артиллерийский курс - изучение горного 3-х дюймового орудия обр.1909 г., боевые стрельбы, конные марш-броски в составе батареи по горам, каждое орудие разбиралось на 7 конных вьюков.

Горная артиллерия.

Специальный курс (основной) - пиротехника (наука о взрывах), боеприпасы свои и вероятного противника (Англия и Япония), подрывное дело, тушение пожаров, маскировка, антидиверсионные мероприятия, практическая работа на артиллерийском складе. Кроме того ещё политическая учеба - История ВКП(б), краткий курс.

Через забор от школы стояла кавалерийская часть, все лошади были с обрубленными ушами - неумелые солдаты махали шашками. Они лазали к нам и просили хлеба, т.к. во избежание набора веса, норма выдачи была у них строго нормирована.

Запомнился мне первомайский парад 1938 года в Тифлисе. Наша школа (300 человек) шла, ротными коробками по 100 человек со штыками наперевес. Предварительно штыки начистили кирпичом, а шаг отрабатывали неделю. Вероятно, к 1945 году из проходящих тогда парадом, в живых останется немного, но тогда, как помню, было приподнятое настроение.

По окончании школы с отличием в 1938 г. мне было присвоено звание «младший воентехник» и я отбыл на жительство в Куртамыш. Впечатление от службы осталось наилучшее: учили крепко, кормили хорошо, а «дедовщины» и в помине не было. Вообще, по моему мнению, нас очень серьёзно готовили для боевых действий в горной местности, но война всё перевернула : мне пришлось сидеть в болотах на Волховском фронте. Выпусников своей Закавказской школы пиротехников среди сослуживцев-артиллеристов я не встречал никогда за все четыре года войны, предполагаю, что с довоенной (полной, горной подготовкой) их всех призвали в какие-то спецчасти, а я, в неразберихе начала войны, да ещё из села Куртамыш попал в общевойсковую 59 армию.

1 мая 1938 года, Закавказский в/о, ст. Кухети, Грузинская ССР, фото сделано сразу после первомайского парада.

Окружной артиллерийский склад №58 входил в гарнизон, который был «маленьким государством» в республике Грузия со своей властью (военной), судом, водопроводом, образцовой пожарной командой и т.д., в наше время это называют военной базой. Склад представлял из себя громадный комплекс подземелий, казематов и казарм постройки еще царских времен. Все инструменты и гаечные ключи были медные. Во избежания высекания искры из гвоздя ботинок, спускаться в артиллерийские погреба в любое время года разрешалось только в валенках. В последствии это вызвало смех у сослуживцев, офицеров военного времени, заливавших водой тлеющие ящики со снарядами после бомбежек. Одним из специальных упражнений у курсантов было на время съехать по пожарному шесту с 3 на 1-й этаж так, чтобы не сжечь руки и одежду от трения. Петлицы и околыши у фуражек в школе были черные, эмблемы-«молотки», инженерные войска, хотя все были артиллеристы (опять шпиономания?). Обмундирование было как у простого красноармейца: пилотка, шинель, х/б гимнастерка, шаровары и, что удивительно, брезентовые обмотки и спецботинки (в подошве были отверстия куда ввертывались шипы). Несмотря на предубеждение, оказалось, что это очень удобная обувь, непромокаемая, легкая, только надо уметь обуваться.

В то время в Грузии жили значительно богаче, чем в Сибири. Это было заметно по одежде, повседневная одежда жителей была богаче нашей праздничной.

Командирский состав в школе был уже советского времени (царских к тому времени уже не стало). Образовательный уровень командиров был ниже курсантского: нередко по специальным, например, научным химическим дисциплинам, за преподавателя вели занятия курсанты. Впрочем, большинство командиров училось заочно, и охотно принимали помощь.

Состав курса обучения был следующим:

Обязательный курс пехотинца:

изучение трехлинейной винтовки Мосина, пулемета «Максим»,

боевая стрельба,

элементы штыкового боя,

саперная и строевая подготовка,

марш-броски по горам, иногда ночью (на себе винтовка, саперная лопатка, патроны 40 шт. в подсумках, противогаз, вещмешок с Н.З., шинель-скатка, общее имущество: 1 пулемет, 1 миномет с боекомплектами на взвод - матерясь, тащили по очереди).

Артиллерийский курс:

изучение горного 3-х дюймового (76-мм) орудия образца 1909 года,

правила управления, ведения стрельбы и выбора позиции в условиях горной местности,

конная транспортировка орудия (разбиралось, на 7 конных вьюков),

практические боевые стрельбы,

конные марш-броски по горам в составе артиллерийской батареи (более 30-ти лошадей).

Специальный курс (основной, самый большой):

пиротехника (наука о взрывах),

практическая работа на окружном артскладе,

тушение пожаров, подрывное дело,

маскировка, антидиверсионные мероприятия,

боеприпасы свои и вероятного противника (Англия и Япония) и т. д.

Политическая учеба

Кроме этого изучали пехотн ый и артиллерийск ий Устав ы.

Вернувшись домой, я начал снова преподавать химию в школе, жил вместе с матерью Анной Дмитриевной, в свободное время занимался охотой (горная подготовка пригодилась) с друзьями: Константином Ивановичем Золотавиным - хирургом и Сергеем Яковлевичем Талызиным - учителем, во Второй Мировой войне они тоже принимали участие, были офицерами (военврач и связист) - воевали с Японией в 1945 г.

Воскресение, 22 июня 1941 года я встретил, будучи в отпуске. Немедленно, начальство отозвало всех учителей и организовало «помощь фронту», косили сено в колхозе д. Назаровка, и это учительницы, приехавшие из больших городов или ленинградец, математик Леонид Николаевич Синайский - мой товарищ по охоте, он погибнет в пехоте как и многие другие учителя, из-за отсрочки не получившие военной специальности. Кормили на с/х работах прекрасно - калачи, молоко, мясо. Дома-то жили впроголодь, получилось, что больше проели, чем накосили. Все были уверены, что война закончится через несколько месяцев нашей победой, я даже, продлил свой охотничий билет на 1942 год. Моя «помощь фронту» продолжалась до 21 июля 1941 г., до мобилизационной повестки, где предписывалось своим ходом, как положено офицеру, прибыть в Пермь. Уличные соседи собрали, кто что мог: сухари, яйца, чай, сахар и самое ценное - табак.

В Юргамыш меня повез шофер Федор Лазарович Волянский - он незадолго до этого переехал из Западной Украины, в армию призван не был, его послали за эвакуированными. Действительно, на станции стоял вагон эвакуированных беженцев-евреев, но они все наотрез отказались ехать в Куртамыш, сказали, что продолжат путь в большие города: Омск, Новосибирск или в Среднюю Азию. Забегая вперед, скажу, что при демобилизации в конце ноября 1945 года в Юргамыше меня встретил опять вездесущий Федор со словами: «Так ты Борис живой? Очень рад, я тебя увез, я тебя и привезу - прямо к дому матери! А то всю войну я возил почту с похоронками». Позже Волянский жил в Кургане, бывал и у нас в гостях.

В Перми я был в офицерском резерве, жил в Красных казармах, как офицер имел свободный выход в город, поэтому заходил к знакомым по университету. В сентябре 1941 года получил назначение в полевой армейский артиллерийский склад, сокращенно: «ПААС» № 1394, вновь формируемой 59 армии в лесах под г. Вологдой, на должность мл. пиротехника, в звании мл. воентехник (мл. лейтенант), в этой армии я и прошел всю войну 1941-45г.г.

1941 год, Пермь, Красные казармы.

Почти все время (с апр.1942 г.) командующим 59 армией был генерал-лейтенант Коровников Иван Терентьевич. В отличие от управления тыла армии, интендантских, продовольственных, вещевых служб и др., которые были отдельно от строевых частей (их недолюбливали), артсклады входили в систему артиллерийского управления армии, были с линейными частями (арт. дивизионами и полками) под одним общим управлением - штабом во главе с командующим артиллерией 59 армии, генерал-майором артиллерии Дорофеевым Николаем Васильевичем. Все части в полосе армии, даже приданные (в 1944 году, при прорыве блокады Ленинграда в нашей армии было более 40 артиллерийских и минометных полков) подчинялась только ему.

«ПААСы» обеспечивали приемку, проверку, сортировку и выдачу непосредственно боевым частям боеприпасов, в том числе и стрелковых (миллионы винтовочных и пистолетных ТТ патронов для автоматов ППШ прошли через нас). Но авиационные и танковые части имели свою, отдельную систему снабжения. Структура «ПААСа» была следующая: штаб, оперативный отдел, где я служил, технический отдел, ж/д отдел, политотдел, хозчасть, особист и др. подразделения. Офицеры были все со специальным образованием, многие с высшим гражданским, рядовой состав был: шофера, связисты, кладовщики, грузчики, караульные. Как правило, складу придавался взвод охраны и автобат - до 100 машин. Он являлся лучшей целью для артиллерии, авиации и диверсантов противника, т.к. без боеприпасов, в отличие от других видов довольствия, воевать просто невозможно. Что бы исключить потерю непрерывно прибывающих сотен тонн боеприпасов, при оперативном отделе были организованы с десяток оперативных групп (подскладов), которые должны немедленно рассредоточиваться. Хранение и выдачу боеприпасов они производили в непосредственной близости от передовых позиций, особенно в наступлении. Одной из таких групп я и командовал, выдвигались мы колонной примерно из 10-ти автомобилей-полуторок по выдаваемым маршрутным листам: это карты-трехверстки с указанием места заброски и подписью начштаба. Горько шутили мы: «если что, то попадем прямо на небо», т.к. смерть была мгновенной и безболезненной, при взрыве десятков тонн боеприпасов всё окружающее уничтожалось без следа. Я несколько раз видел это: за горизонтом вспышка, затем огненный столб на высоту нескольких десятков метров (говорят, низколетящий самолет уничтожался ударной волной), затем сотрясение почвы и очень низкий гул. Так погиб в 1944 г. мой товарищ, курганец, инженер-капитан Марков Иван Николаевич, он увековечен на плите мемориала в Кургане . После войны я заезжал к вдове в Курган, рассказал всё.

В декабре 1941 г. наша вновь сформированная 59 армия прибыла на Волховский фронт, в только что освобожденный, ещё горевший г.Тихвин. Я прибыл на фронт вторым эшелоном артуправления, так первый был разбомблен начисто. Сразу же тоже попали под бомбежку, немецкие самолеты становились в круг и методично обрабатывали станцию. Запомнились мне эти бомбежки, постоянно висящий в небе разведчик - «рама», а нашей авиации в то время практически не было видно. «ПААС» №1394 развернулся и артиллерия 59 армии начала работать по противнику. Причем, первое время мы стреляли шрапнельными снарядами (по артиллерийски - стаканами) с клеймами еще царского времени. В условиях болотистой местности шрапнель хороша, но позже за всю войну она ни разу не применялись, т.к. была очень дорогой, а замена её - это дешевые осколочно-фугасные выстрелы. А вообще то в начале войны был настоящий «снарядный голод».

Местность на Волховском болотисто-лесистая, были там места, куда столетиями не ступала нога человека, грибов и ягод тонны, потом я прочитал: немцы называли эти места «волховскими джунглями», люди и техника по настоящему в болотах тонули. Печки мы растапливали артиллерийским порохом, длинным, как макароны, в землянках круглый год стояла вода, щели от бомб не выроешь, боеприпасы тоже не закопаешь, орудия, особенно тяжелые, устанавливались только на бревенчатых срубах, после нескольких выстрелов пушка проседала. Снаряды из-за топкого грунта частенько не взрывались - головная боль пиротехников с обеих сторон. Вообще, опытный пиротехник по разрыву снаряда определял калибр и тип боеприпаса. Дорог практически не было, только построенные с неимоверным трудом гати. Я очень высоко ценю своих фронтовых товарищей - армейских шоферов, иногда всё зависело только от них. Опытный водитель мгновенно укрывал машину при налете авиации. Кстати, любимая моя песня о войне - «Эх дороги». Впоследствии все волховские «болотосидельцы», я думаю и немцы тоже, от сырости остались без зубов.

В январе 1942 г. наша 59 армия, совместно со 2-й ударной, форсировав по льду реку Волхов, прорвала оборону противника в районе посёлка Мясной Бор. Это началась катастрофическая для фронта Любаньская операция. 2-я армия продолжила наступление, а нашей 59-й была поставлена задача держать «горловину» прорыва в основном артиллерией, что толком не получалось, мала была материальная база, а главное не было умения. Эти операции в середине и, особенно в конце войны, у тех же людей получались прекрасно. Видел я, как в прорыв был введён 13-й кавалерийский корпус Гусева, был мороз, лошади все в инее, а у солдат обморожены носы. Эти тысячи конников впоследствии будут окружены и рассеяны, но кони все же сослужат добрую службу, пойдут в пищу, мне и самому в окружении приходилось пробовать конину. В это время мне присвоили звание воентехника 2-го ранга (лейтенант) и назначили командовать опергруппой (подскладом). Наш ПААС №1394 временно переподчинили 2-й ударной армии и мы вышли на плацдарм на западном берегу Волхова, скоро начался ледоход, плацдарм ненадолго был отрезан. После саперы навели мосты и к нам начали поступать боеприпасы. Я развернул свою оперативную группу (подсклад), согласно приказа, в пойме реки, для маскировки под защитой деревьев, а ночью неожиданно Волхов разлился - половодье, мои боеприпасы оказались на острове. Пришлось 7 суток в ледяной воде с бойцами перетаскивать семидесятикилограммовые ящики со снарядами на возвышенное место. Всё это происходило под бомбежкой и артобстрелом. 18 мая начался очередной артобстрел, от разрыва меня бросило на землю, а сверху упала березка, когда очнулся, то пошел к своим, говорили товарищи: «ты шел как пьяный, шатаясь». Это была контузия, но в госпиталь не пошел, отлежался в землянке, позже очень болела голова. Весна и лето 1942 года было самым тяжелым временем за всю войну. Слышал, как немцы кричали по репродукторам: «Русс, Волхов - буль, буль!». Впрочем, и наша пропаганда так же предлагала сдаваться, хотя все понимали, что с плацдарма надо отступать. Вскоре артсклад опять вернули в 59 армию и мы заняли позиции в районе поселка Спасская Полисть.

Лето 1942 года, Волховский фронт, 59 армия

Какие только реки не попадались мне впоследствии за войну: и крупные - Висла, Одер, Нейсе, многие маленькие, но все они не могут заслонить то, что происходило на затерянных в лесах, дымно-горящих болотистых берегах Волхова. Непрерывно идущая безнаказанная бомбежка переправ, артобстрел, скопление машин с боеприпасами, техники, толпы окровавленных раненых, ждущих переправы, маршевые части идущие на пополнение и плывущие по течению трупы солдат, в основном наших. Мне не надо смотреть на карту этого района: на всю жизнь запомнились безвестные поселки - Мясной Бор, Спасская Полисть, Селищенский поселок, Большая и Малая Вишера. Вся операция закончилась окружением и уничтожением 2-й ударной армии к августу 1942, артиллерия 59 и 52 армий ничем помочь им не могли, был снарядный голод, до самой поздней осени выходили из окружения одиночные бойцы. Командовал 2-й ударной и сдался в плен там генерал Власов, который организовал потом прогитлеровскую армию и слово «власовец» стало синонимом слова предатель. Историки отмалчивались, но я то знаю, что солдаты 2-й ударной к «власовцам» отношения не имеют, они выполнили свой долг - погибли в окружении. «Горловина» у Мясного Бора летом сузилась до трехсот метров и простреливалась всеми видами оружия при массовом выходе людей. Это место впоследствии назвали «Долиной смерти», лежать, не захороненными остались там тысячи солдат .

14 ноября 1942 года, Волховский фронт. Офицеры полевого артиллерийского склада №1394, 59 армии.

После всех этих событий наша 59 армия в составе всего Волховского фронта перешла к стратегической обороне до января 1944 года - прорыва блокады Ленинграда. Одной из немногих радостей на войне была встреча с земляками. Прислали к нам в армию новую дивизию, кажется 165-ю, сформированную на территории Курганской области, с удовольствием я пообщался с земляками из деревень Куртамышского района. У них были брезентовые ремни, я предложил сменить на кожаные, они висели на деревьях, снятые с убитых солдат. Больше я их не видел. Прислали зенитный бронепоезд «Дзержинец» и сразу налет авиации, после я пошел по делам, а навстречу уличный сосед, тоже охотник - Петр Глебов, он служил на бронепоезде. Вернулся он в Куртамыш тоже живым, потом вспоминали встречу. Собственно было всего эти две встречи за всю войну.

Из быта: кормили красноармейцев по военному времени хорошо два раза в день, помогал офицерский доппаек, выдавали махорку, офицерский аттестат (жалованье) автоматически отправлялся в Куртамыш матери (зачем в болотах деньги?), обмундирововали 2 раза в год (зимой-полушубок и п/ш обмундирование, летом - х/б), зимой давали водку (привозили целые фляги), но я не пил. Достался мне из-за высокого роста американский полушубок, одна пола на полметра длиннее другой, чему я был очень рад- удобно спать. Офицеры шутили: «Ты, Борис похож на воина Чингиз-хана!», а сами мерзли - у них были шинели, а под ней ещё ватная телогрейка, что было неудобно. Вид у меня, как и всех был экзотический, зато тепло: бесформенный полушубок, седые валенки, солдатская шапка, однопалые меховые рукавицы. Надо сказать, что так мы выглядели только зимой в болотах Волховского фронта, а после в Европе офицеры следили за внешним видом, некоторые даже пошили себе кители с золотыми погонами. Я обходился гимнастеркой, полевыми погонами и солдатским ремнем, бывшим на мне с 1941 года. В качестве носовых платков фронтовики применяли парашютики от осветительных ракет.

Летом 1943 года, при позиционной войне, на высоких местах вся армия садила огороды, говорили, что и немцы тоже, причем на время полевых работ соблюдалось какое-то подобие временного перемирия. Чувства на войне тоже притупились, напился я сгоряча из какой-то лужи, потом посмотрел - на другой стороне лежит убитый солдат. Вообще к павшим на войне привыкли, после фронтовикам не нужна была помощь психолога - отвоевали и сразу пошли на работу, восстанавливать народное хозяйство, без эмоций.

Май 1943г., Ленинградский фронт. Только что ввели погоны.

В январе 1944 года наша армия принимала участие на решающем направлении в окончательном снятии блокады Ленинграда - Новгородская операция. Артиллерия армии была многократно усилена, более 1500 стволов и на каждый мы получили по 2,5 комплекта боеприпасов. Фронт противника был прорван и туда был введена танковая часть, мы выдвигались через несколько часов по следам танкистов. Дорога среди болот была одна, и танкистам попался на ней немецкий санитарный обоз. Они проехались по обозу и помчались дальше выполнять задачу, но один танковый след уходил в сторону за перелесок, я пошел по следу и понял - танк гонялся за одиноким санитаром.

В результате наступления был освобожден г. Новгород и блокада была снята. Я был в освобожденном Новгороде, город был весь заминирован, помню разрушенный памятник «Тысячелетия России» и сожженные старинные храмы.

Лето 1944года, Ленинградский фронт. Офицеры полевого артиллерийского склада №3135, 59 армии.

Весной и первой половине лета 1944 г. принимал участие в освобождении Эстонии в составе 2-й ударной армии, опять были временно приданы, в звании уже старшего техника-лейтенанта. Затем 59-ю армию переподчинили Ленинградскому фронту и перебросили против Финляндии на Карельский перешеек и острова Выборгского залива. Наша опергруппа (подсклад) располагался на острове, кажется «Уран-саари». Эти все острова были соединены с материком дамбами, запомнилась мне армада из 90 наших бомбардировщиков, пролетавших над нами бомбить финнов (сравним с 1941 годом), а на море господствовал Балтийский флот. Вскоре Финляндия запросила мира, поэтому боевых действий против неё мы практически не вели. Затем нашу 59 армию, проездом через г. Нарву отправили на 1-й Украинский фронт.

Этот фронт был создан для действий на направлении главного удара - с юга на Берлин, командовал им один из наиболее агрессивных и талантливых полководцев: Маршал Советского Союза - Конев Иван Степанович. Материальное, артиллерийское обеспечение ни в какое сравнение ни шло с второстепенным Волховским фронтом, армия была многократно усилена приданными соединениями, да и спрос со всех стал другой. Принимали участие в Нижне-Силезской и Висло-Одерской операциях, сидели на Сандомирском плацдарме. Брали города: Краков, Катовице и др. до самой чехословацкой границы уже по территории Германии. Все эти блестящие военные операции подробно описаны в различных мемуарах, поэтому на них останавливаться я не буду: мы к тому времени уже привыкли на войне. Бытовые же подробности известны по Волховскому фронту: война везде одинакова - люди гибли. Но сейчас в Европе было несравнимо легче: научились воевать, и тыл поставлял всё нужное в необходимых количествах, даже рельеф местности помогал воевать - не был болотистым как под Волховом , а советская авиация господствовала в небе.

На одной из многочисленных рек три солдата вздумали глушить рыбу. Сели они в лодку и запаслись противотанковыми гранатами. Я подошел и предупредил их, что противотанковые гранаты для этой цели не подходят, т.к. имеют взрыватель мгновенного действия, а не дистанционного, как РГ-42. Кроме того, заряд у них очень мощный, кто шел на танк и бросал гранату без укрытия, погибал от своей же взрывной волны, это знал любой пиротехник. Солдаты не приняли совет и поплыли. Раздался взрыв, одного убило, одному вырвало глаз и только последний, контуженный пригнал лодку к берегу. По военному времени их должны были отдать под трибунал, статья - самострел.

В районе Кракова, около населенного пункта Освенцим,при передислокации, мы - офицеры артсклада увидели огромный лагерь: бараки до горизонта. Ограждение было снесено танками и, зайдя с краю туда в ближайший барак, поразились размерам, чистоте, громадным начищенным медным котлам и посыпанным песком дорожкам. Ни одного человека не было видно, решили, что это какой-то учебный лагерь вермахта, а оказался же один из крупнейших концентрационных лагерей.

Польское население при освобождении относилось к нам хорошо, хоронили наших погибших солдат с цветами и почестями, но при выводе войск потом - очень плохо, даже стреляли в спину. Запомнилось мне: в Польше я заказал шить фуражку, сшили 8-ми угольную, т.к. портной умел шить только национальные 4-х угольные конфедератки, а наши круглые не умел - попытался сделать круглую из 4-х угольной. Товарищи-офицеры смеялись: «Тебе, Борис, осталось вступить добровольцем в Войско Польское!», т.к. туда действительно шел добровольно-принудительный набор.

В мае 1945 года лежал я в госпитале по болезни челюстей, волховская сырость дала себя знать, в немецком городе Фалькенберг, вечером 9 мая в День капитуляции Германии меня посетил товарищ, наш начальник штаба, инженер-капитан Макаров Леонид Васильевич, принес бутылку, мы позже переписывались с ним, до самой его смерти в начале 60-х годов. Другой фронтовой друг - лейтенант Шилов Иван Алексеевич умрет в 1960 году.

Окончание войны наша 59 армия встретила в Германии около городов: Глейвиц и Обер-Глогау. Это бывшие западные немецкие города, готовящиеся к передаче Польше, причем оставшееся немецкое население открыто говорило, чтобы лучше под Россию идти, чем под поляков. Кстати, официальным началом 2-й Мировой войны в 1939 году, считается провокация немцев /или поляков?/ под г. Глейвицем, символично, что ставить точку над всеми этими событиями в 1945 году пришлось России в лице волховчан 59 армии. После капитуляции Германии командование стало организовывать временную администрацию, по всей армии стало искать офицеров с высшим или средним гражданским образованием или со знанием языков на административные должности. Мне пришлось недолгое время, до августа 1945 г., быть комендантом мелкого населенного пункта под г. Обер-Глогау. Оставшиеся немецкое население готовилось к переезду в собственно Германию, причем мужчин практически не было видно - погибли или в плену. Быт у немцев, против нашего, был высоко комфортным, например, помню погреба, облицованные кафельной плиткой, кирпичные дома и варенье, законсервированное герметично под стеклянной крышкой. Наехавшее поляки-партизаны, выглядели они как матросы-анархисты или махновцы времен гражданской войны: в пулеметных лентах, увешанные «лимонками» и т.д., постоянно конфликтовали с населением, приходилось улаживать это. Объяснял полякам, что пока здесь стоит Красная Армия без приказа никакой передачи собственности (домов) немцев не будет, не будет и мародерства, т.к. был у меня на этот счет строжайший приказ командования, а в подчинении комендантский взвод автоматчиков.

По окончании войны артуправлениям, в том числе и нашим полевым артиллерийским складам, было вменено в обязанности прием трофейного артиллерийского и стрелкового вооружения, собиравшегося в зоне ответственности армии. Было огромное количество именного огнестрельного и холодного оружия, например, никелированных пистолетов, но я столько его перевидел за войну, что оно вызывало стойкое отвращение, а некоторые офицеры брали, это не пошло им на пользу: или застрелились по пьянке, или проблемы возникли с НКВД. Но номер своего табельного пистолета ТТ я помнил всегда, прошел с ним все 4 года войны. После сдачи оружия было непривычно ходить не чувствуя его тяжести, я ведь даже спал с ним. Пистолет ТТ был у меня довоенного выпуска, т.е. более качественный чем выпуска военного времени.

Как охотника, отца интересовало охотничье снаряжение, поэтому он раздобыл себе и привез в Куртамыш невиданное по тем временам ружье - 6-ти зарядный охотничий автомат «Браунинг», к нему ящик папковых патронов 12 калибра, кроме того, обзавелся маленьким настоящим финским ножом. Когда расстрелял весь ящик, а больше взять патроны негде было, то продал ружье военкому Куртамыша (тот как доплату привез ружье «Зауер» под стандартный патрон). Нож, уже на моей памяти в 60-е годы, сдал в Куртамышский музей, где его через неделю украли. Охотой отец занимался с 20-х годов, как «тургеневский охотник», пешком, с собакой, был сеттер Верный, в трезвой компании (Золотавин и Талызин). В 50-е годы Б.К. сознательно прекратил занятие охотой, распродав все свое прекрасное снаряжение.

В начале августа 1945 года 59 армию стали выводить из Германии, общее направление - на восток, а куда именно - военная тайна, но все счит

Стратегическая наступательная операция «Искра» по прорыву блокады Ленинграда проводилась силами ударных группировок Ленинградского (командующий генерал-лейтенант Л. А. Говоров) и Волховского (командующий генерал армии К. А. Мерецков) фронтов.

ПОДГОТОВКА К ОПЕРАЦИИ

К концу 1942 года обстановка под Ленинградом была сложной: войска Ленинградского фронта и Балтийский флот были изолированы, сухопутной связи между городом и «Большой Землей» не было. В течение 1942 года Красная Армия дважды предпринимала попытки прорыва блокады. Однако и Любанская, и Синявинская наступательные операции не увенчались успехом. Район между южным побережьем Ладожского озера и поселком Мга (так называемое «бутылочное горлышко»), где расстояние между Ленинградским и Волховским фронтами было наикратчайшим (12–16 км), был по-прежнему занят частями немецкой 18-й армии.

В этих условиях Ставкой ВГК был разработан план новой операции. Войскам Ленинградского и Волховского фронтов предписывалось «разгромить группировку противника в районе Липка, Гайтолово, Московская Дубровка, Шлиссельбург и, таким образом, разбить осаду г. Ленинград » и к исходу января 1943 года закончить операцию и выйти на линию река Мойка–Михайловский–Тортолово.

На подготовку операции был отведен почти месяц, за который в войсках развернулась всесторонняя подготовка к предстоящему наступлению. Особое внимание было уделено организации взаимодействия между ударными группировками для чего командование и штабы двух фронтов согласовали свои планы, установили линии разграничения и отработали взаимодействия, проведя ряд военных игр на основе реальной обстановки.

СИЛЫ СТОРОН

Для наступления были сформированы ударные группировки Ленинградского и Волховского фронтов, которые были значительно усилены артиллерийскими, танковыми и инженерными соединениями, в том числе и из резерва Ставки ВГК. Всего ударные группировки двух фронтов насчитывали 302 800 солдат и офицеров, около 4 900 орудий и минометов (калибром 76-мм и выше), более 600 танков и 809 самолетов.

Оборону шлиссельбургско-синявинского выступа осуществляли основные силы 26-го и часть дивизий 54-го армейских корпусов 18-й армии, численностью примерно 60 000 солдат и офицеров, при поддержке 700 орудий и минометов и около 50 танков и САУ.

Ввиду значительного превосходства советской армии в живой силе и технике, немецкое командование рассчитывало удержать позиции, прежде всего, за счет мощи своей обороны: большинство поселков являлись опорными пунктами, передний край и позиции в глубине обороны были огорожены минными полями, проволочными заграждениями и укреплены дзотами.

ХРОНОЛОГИЯ ОПЕРАЦИИ «ИСКРА»:

В 9 часов 30 минут более 4,5 тысяч орудий и минометов двух фронтов и Краснознаменного Балтийского флота обрушили свой удар по позициям противника. На Ленинградском фронте огненный смерч бушевал 2 часа 20 минут. На Волховском фронте во 2-й ударной армии артподготовка продолжалась 1 час 45 минут.

Артподготовка перед операцией «Искра»

В 11 часов 50 минут был дан последний залп гвардейских минометов, и на невский лед вышли стрелковые цепи дивизий первого эшелона Ленинградского фронта.

Наибольшего успеха в первый день добилась 136-я стрелковая дивизия (командующий генерал-майор Н. П. Симоняк) в районе деревни Марьино. Быстро форсировав Неву, части дивизии взломали передний край обороны противника и к исходу 12 января продвинулись на 3–4 километра.

Удачно действовала в первый день наступления 268-я стрелковая дивизия. К исходу дня дивизия продвинулась до 3 километров и создала угрозу окружения городокского узла обороны и 8-й ГЭС.

Не так благоприятно складывалась обстановка на флангах. 45-я гвардейская стрелковая дивизия, выступая с плацдарма в районе Московской Дубровки, попала под очень сильный артиллерийско-минометный и пулеметный огонь противника и смогла продвинуться всего на 500–600 метров. 86-я стрелковая дивизия, действовавшая на левом фланге армии, форсировала Неву на участке между Марьино и Шлиссельбургом. Не подавленные огневые точки в полуподвалах здании и на пристанях вынудили ее подразделения залечь на льду Невы.

Во 2-й ударной армии Волховского фронта наибольших успехов в первый день добились части 327-й стрелковой дивизии полковника H. А. Полякова. К исходу первого дня наступления войска 2-й ударной армии продвинулись на 3 километра.

Разведчики Ленинградского фронта во время боя у проволочных заграждений.
Фотография сделана во время первого дня операции по прорыву блокады Ленинграда

С утра бои приняли особенно упорный и ожесточенный характер. К исходу второго дня операции войска 67-й армии Ленинградского фронта почти вплотную подошли к рубежу намеченной встречи с войсками Волховского фронта. Последние за 13 января продвижения практически не имели.

Командующий 67-й армией генерал-майор М. П. Духанов ввел в бой часть сил второго эшелона: 123-ю стрелковую дивизию совместно со 152-й танковой бригадой, 102-ю отдельную стрелковую бригаду и один полк 13-й стрелковой дивизии.

Стараясь удержать шлиссельбургско-синявинский выступ, вражеское командование еще накануне усилило здесь группировку своих войск 96-й и 61-й пехотными дивизиями и перебросило в район Синявино 5-ю горнопехотную дивизию. Эти соединения оказывали яростное сопротивление продвижению 67-й и 2-й ударной армий и часто переходили в контратаки.

На третий день боев сломить сопротивление противника так и не удалось. За сутки войска 67-й и 2-й ударной армий незначительно продвинулись вперед. Расстояние между наступающими группировками обеих армий сократилось до 4 километров.

В четвертый и пятый дни наступления войска Ленинградского и Волховского фронтов вели бои за отдельные опорные пункты, постепенно продвигаясь навстречу друг другу.

2-я ударная армия, ведя упорные бои, медленно продвигалась навстречу ленинградцам и расширяла прорыв. Части 128-й стрелковой дивизии наступали во взаимодействии с 12-й лыжной бригадой, которая совершила смелый рейд по льду Ладожского озера в тыл немецкого гарнизона в деревне Липка, и овладели этим населенным пунктом.

На шестой день операции на главном направлении вновь разгорелись яростные бои. Их вели 136-я, 123-я стрелковые дивизии, 123-я стрелковая бригада, а также 61-я танковая бригада. На левом фланге 330-й полк и 34-я лыжная бригада продолжали выполнять задачу по овладению Шлиссельбургом. Немецкое командование лихорадочно перебрасывало новые резервы в районы Мги, Келколово, Мустолово, Синявино.

К 17 января войска Волховского фронта захватили Рабочие поселки № 4 и № 8, станцию Подгорная, и вплотную подошли к Рабочим поселкам № 1 и № 5. Коридор, разделявший войска Ленинградского и Волховского фронтов, стал совсем узким.

18 января, после ожесточенных боев, 136-я стрелковая дивизия, преследуя противника, ворвалась в Рабочий посёлок № 5, где примерно в 12 часов дня соединилась с частями 18-й стрелковой дивизии 2-й ударной армии.

К этому времени передовые части 123-й стрелковой бригады 67-й армии уже встретились с частями 372-й дивизии 2-й ударной армии на восточной окраине Рабочего поселка № 1.

А в конце дня передовые части 34-й лыжной бригады установили связь с 128-й стрелковой дивизией и 12-й лыжной бригадой 2-й ударной армии, которые, наконец, взяли Липки.

Указатель на перекрестке дорог. Январь 1943 года.

Около полуночи 18 января радио передало о том, что блокада Ленинграда прорвана. На улицах и проспектах города было всеобщее ликование. Рано утром 19 января город-герой был украшен флагами. Все его жители вышли на улицы, как это было в большие всенародные праздники. На многолюдных митингах ленинградцы выражали глубокую благодарность войскам Ленинградского и Волховского фронтов, прорвавшим блокаду.

Образовав общий фронт и закрепившись на новых рубежах, войска 67-й и 2-й ударной армий продолжили наступление на Синявинские высоты. Ожесточенные бои продолжались до конца января, но, несмотря на ввод в бой новых частей, прорвать оборону противника не удалось.

ЦЕНА ПОБЕДЫ

Общие потери советских войск в ходе операции «Искра» (12−30 января) составили 115 082 человек (33 940 – безвозвратно), при этом Ленинградский фронт потерял 41 264 человека (12 320 – безвозвратно), а Волховский – 73 818 человек (21 620 – безвозвратно). Согласно немецким данным (сводным отчетам штаба армии о потерях) за январь 1943 года 18-я армия потеряла 22 619 человек. За первую половину месяца общие потери армии составили 6 406 человек (из них 1543 – убитыми и пропавшими без вести), а в период с 16 по 31 января – 16 213 человек (из них 4 569 – безвозвратно).

За мужество и героизм проявленный в январских боях около 19 000 советских воинов были награждены орденами и медалями, 12 присвоено звание Героя Советского Союза. Особенно отличившиеся части были преобразованы в гвардейские: 136-я (командующий Н. П. Симоняк) и 327-я (командующий Н. А. Поляков) стрелковые дивизии были преобразованы в 63-ю и 64-ю гвардейские стрелковые дивизии, а 61-я танковая бригада (командующий В. В. Хрустицкий) − в 30-ю гвардейскую танковую бригаду, 122-я танковая бригада награждена орденом Красного Знамени.

ИТОГИ ОПЕРАЦИИ

В результате операции «Искра» войска Ленинградского и Волховского фронтов 18 января 1943 года прорвали блокаду Ленинграда. Хотя достигнутый военный успех был достаточно скромен (ширина коридора, связавшего город со страной, была всего 8−11 километров), политическое, материально-экономическое и символическое значение прорыва блокады невозможно переоценить. В кратчайшие сроки были построены железнодорожная линия Поляны – Шлиссельбург, автомобильная магистраль и мосты через Неву. 7 февраля на Финляндский вокзал прибыл первый поезд с «Большой Земли». Уже с середины февраля в Ленинграде начали действовать нормы продовольственного снабжения, установленные для других промышленных центров страны. Все это коренным образом улучшило положение жителей города и войск Ленинградского фронта.

Прорыв блокады стал переломным моментом в битве за Ленинград. Была окончательно снята даже теоретическая возможность штурма Ленинграда немецкими войсками – инициатива на Северо-Западном направлении окончательно перешла к советским войскам. В этой обстановке Ставка ВГК посчитало возможным не только развить достигнутый успех и восстановить контроль над Кировской железной дорогой, но и провести ещё более крупномасштабную операцию – полностью снять блокаду Ленинграда и освободить всю Ленинградскую область. Однако операция «Полярная звезда» закончилась провалом. Советским войскам под Ленинградом не удалось развить наступление, разгромить немецкую мгинско-синявинскую группировку, обеспечить прочную железнодорожную связь города со страной, а также отбросить противника на расстояние, исключающее артиллерийские обстрелы.

Полностью разгромить немецко-фашистские войска к югу от Ленинграда удалось лишь в январе 1944 года в результате Ленинградско-Новгородской операции. А уже в июне в ходе другой операции – Выборгско-Петрозаводской – на севере от города были разбиты и финские войска. Блокада Ленинграда была ликвидирована.

Во́лховский фронт - оперативное объединение советских вооруженных сил во время Великой Отечественной войны , действовал в 1941-1944 годах, создан 17 декабря 1941 года из левого крыла Ленинградского фронта и резервов Ставки Верховного главнокомандования с целью обороны Тихвина и Волхова. В состав фронта входили 4-я, 26-я, 52-я, 59-я армии, 2-я ударная армия. Командование фронтом принял генерал армии К.А. Мерецков, членом военного совета был армейский комиссар первого ранга А.И. Запорожец, начальником штаба - генерал-майор Г.Д. Стельмах. Войска фронта участвовали в Тихвинской наступательной операции (1941), Тихвинско-Киришской наступательной операции (1941), Мало-Вишерской наступательной операции (1941), Любанской операции (1942), в ходе которой потерпела поражение 2-я ударная армия. 23 апреля 1942 года Волховский фронт был преобразован в Волховскую группу войск Ленинградского фронта, ее командование возглавил генерал-лейтенант М.С. Хозин, который одновременно являлся и командующим Ленинградским фронтом.

9 июня 1942 года Волховская группа войск Ленинградского фронта вновь была преобразована в самостоятельный Волховский фронт. В состав фронта входили 4-я, 8-я, 52-я, 54-я, 59-я армии, 2-я ударная армия, а также 14-я воздушная армия. Командующим фронтом вновь стал генерал армии К.А. Мерецков . Пост члена военного совета занимали корпусной комиссар А.И. Запорожец (с июня по октябрь 1942), генерал-лейтенант Л.З. Мехлис (с октября 1942 по март 1943), генерал-лейтенант Т.Ф. Штыков (с апреля 1943); начальника штаба - генерал-майор Г.Д. Стельмах (с июня по октябрь 1942), генерал-лейтенант М.Н. Шарохин (с октября 1942 по июнь 1943), генерал-лейтенант Ф.П. Озеров (с июня 1943).

В августе-сентябре 1942 года войска Волховского фронта во взаимодействии с войсками Ленинградского фронта провели Синявинскую операцию. В январе 1943 года войска фронта участвовали операции «Искра» по прорыву блокады Ленинграда . Войска правого крыла Волховского фронта преодолели оборону противника южнее Ладожского озера и, соединившись с войсками 67-й армии Ленинградского фронта, образовали коридор, обеспечивавший сухопутную связь Ленинграда со страной. В дальнейшем Волховский фронт пытался продолжить наступательные действия на синявинско-мгинском направлении (Мгинская наступательная операция 1943 года).

В январе-феврале 1944 года войска Волховского фронта в ходе Ленинградско-Новгородской стратегической наступательной операции провели Новгородско-Лужскую операцию, освободили Новгород и во взаимодействии с войсками Ленинградского фронта и Второго Прибалтийского фронтов нанесли поражение немецкой группе армий «Север». 2 февраля 1944 года фронт был усилен 1-й ударной армией, переданной ему из состава Второго Прибалтийского фронта. 15 февраля 1944 года Волховский фронт расформирован, его войска переданы Ленинградскому фронта и Второму Прибалтийскому фронту, а полевое управление выведено в резерв Ставки.

ФРОНТ – 1943 год

9 января. Указ о введении погон. Только и разговоров что о кантах, просветах, звездочках. Уже появляются выражения «офицерская честь», «честь мундира». После войны будет всеобщее увлечение военщиной.

10 января. Много говорим о перспективах войны, о сроках окончательной победы. Большинство редакционных стратегов считают, что война кончится к зиме нынешнего года, некоторые называют даже 44-й год. Общий отзыв о немцах:

– Умеют воевать!

Я полагаю, что при условии энергичных действий союзников война закончится не раньше, чем через десять месяцев.

Когда настанет мир – никто не захочет читать о войне. Интерес к нынешней войне вспыхнет спустя несколько лет. Вот к этому-то времени должен быть готов мой большой роман. Героями его будут герои «Родной земли» и «Снегов Финляндии». Хочется написать такую книгу, которая бы пережила меня, явилась бы итогом целой жизни. Пора подумать об этом. Ведь мне уже пятый десяток пошел.

17 января. В московских газетах – образцы новых мундиров. Почти полностью восстановлена форма царской армии. Некрасивые, чиновничьи какие-то мундиры. Почему бы не позаимствовать у англичан их элегантные френчи и бриджи? Германская форма и та красивей.

18 января. Работа 7-го отдела мне кажется переливанием из пустого в порожнее. Практических результатов немного. Лучшая пропаганда среди войск противника – это что делает Красная армия под Сталинградом и на Северном Кавказе. С немцем нужно разговаривать ящиком снарядов. Только это они понимают.

Блокада Ленинграда наконец прорвана. Волховский фронт перешел в наступление. Жуков получил звание маршала, как все и предполагали. Самый талантливый наш полководец. Война рождает героев. Легендарные полководцы, выдвинутые революцией, потускнели и стушевались. Ворошилов, Буденный, Кулик, даже Тимошенко не выдержали испытания временем. Другая эпоха, другие требования. А сколько вреда принесло бахвальство Ворошилова, его теория войны малой кровью, на чужой территории. За это бахвальство мы заплатили половиной России.

Окруженные под Сталинградом немцы жрут конскую падаль, умирают ежедневно сотнями и все-таки не сдаются. Не люди, а дьяволы. А мы их называем фрицами.

Инициатива в наших руках, и это самое радостное. Мы бьем немцев на всем огромном фронте, то там, то здесь. Все новые и новые удары. Неужели мы не возьмем на днях Демянск?

Несколько дней провел с Москвитиным в 250-й. Она занимает сейчас то место, которое занимала 235-я, ныне отведенная в тыл, а еще раньше – 130-я.

Знакомые места. Приняли меня как старого знакомого. Новый командир дивизии, герой Полново-Селигера, – полковник Мизицкий, переведен из 241-й дивизии на место генерала Степаненко, который сейчас командует гвардейским корпусом и воюет на другом участке. Комиссар прежний – радушный и словоохотливый Рожков.

В трехкомнатном блиндаже полковника, не уступавшем иной московской квартире, мы беседовали о взятии Полново-Селигера. Полковник показал карту, где была нанесена операция. Крепкий, с наголо бритой головой, с помидорным румянцем, из категории обиженных: все второстепенные участки операции получили ордена, только ему отказали. Почему – непонятно. Полново-Селигер – единственный успех, которого добилась наша 53-я почти за целый год своего существования, причем операция была проведена очень успешно и малой кровью.

Выпили немного, была хорошая закуска. Подавала девушка в красном беретике, в платьице с декольте и в валенках. Глазки скромно опущены. Видала девушка виды!

Жить устроились в клубе, в Мокшее. Спали на составленных скамейках.

С утра до ночи в клубе происходили совещания, семинары, собрания. Сколько болтовни, сколько водолейства – и все это в нескольких километрах от переднего края. Немцы не болтают – действуют. А у нас сплошной местком.

Приехал Горохов, ныне генерал-майор. Средних лет, круглолицый, вид довольно плебейский. Говорит культурно, умно, обнаруживает хорошее знание психологии бойца. На психологию вообще напирает. То и дело откашливается.

Сделал доклад о подготовке к предстоящему наступлению.

На санках нас отвезли в полк – 922-й. Был на преднем крае, ходил по траншеям. Мороз, молочный туман, деревья в густом инее, кружевные. Траншеи проходят через Большое Врагово, занятое летом. От деревни остались всего две-три развалины. В одной из этих руин копошился снайпер в грязно-белом халате: пользуясь туманом, пробивал в каменной стене бойницу. Немцы, слыша стук, время от времени давали нервные очереди из автоматов. Глубокая, извилистая, занесенная снегом траншея, где почти не видно людей. Это все, что отгораживает нас от врага. Будь у немцев побольше сил, будь танки – как легко прорвать эту жиденькую оборону!

Темные звериные нары блиндажей. Освещение – огонь в печурке либо лучина. И так живут месяцами. Скука, наверное, отчаянная. Здесь рады всякому свежему человеку. Приезд писателя – в армии целое событие.

Между прочим, узнал о смерти генерала Шевчука. Нелепая смерть. Разъезжая верхом, наскочил на мину. Взрывом оторвало Шевчуку обе ноги.

Сделав крюк в несколько километров через Игнашевку, вернулись домой.

В отделе шла работа вовсю: готовились к предстоящей радиопередаче. Мориц, сидя за машинкой, мучился над переводом листовки на немецкий язык. Мы с Москвитиным познакомились с содержанием папок: переводы писем, выдержки из приказов, из речей Гитлера и Геббельса. Много интересного.

Привезли недавно захваченного немца, накануне его допрашивал Александров. На допросе фриц расплакался – когда ему сказали, что он вернется только в ту Германию, которая уже не будет гитлеровской. Невысокий юнец в белом маскировочном костюме, похож на нашего мельника. Костюм теплый и может выворачиваться наизнанку. Немецкая практичность – мы до этого не додумались. Новое зимнее обмундирование наших врагов. Голова у немца забинтована, рука тоже – обморозил. Вошел он в избу сопровождаемый автоматчиком. Держался непринужденно.

19 января. Не пишется. Работать на холостой ход надоело. Мама – мой поверенный в литературных делах – ничего не пишет. Очевидно, и в Воениздате неудача. В чем же дело? Почему такое сплошное, такое непрерывное невезение? Кому нужны мои очерки после войны? Ни одной собаке.

Писать пьесу, будучи на фронте, – заниматься онанизмом. Кто ее будет устраивать в Москве? Мама? Пора пожалеть старушку, и так достаточно у нее хлопот и забот. Даже «За родину» не балует меня. Послал два очерка – и не печатают. Новый редактор!

Временами руки опускаются.

Наконец письмо от мамы. Новая установка. Отказ от очерков и требование «монументальных произведений». Глупость! Не время сейчас писать романы. Да и грош им цена.

Часу в первом ночи, когда мы развлекались притащенным откуда-то патефоном, явился неожиданно Горохов с целой свитой – Шмелев, его зам, полковник Чванкин, начальник АХО Плеушенко (плут редкостный) и Карлов. Растерянность и неловкость. Никто не скомандовал «встать», не отрапортовал. Губарев смутился чуть ли не больше всех.

Член Военного совета нашел наше помещение недостаточно уютным и посоветовал оклеить стены бумагой. Приказал Плеушенко снабдить всех одеялами и постельными принадлежностями. Одеть меня в зимнее – сшить, если нужно, гимнастерку из двух-трех. Настанет ли время, когда не нужно будет cтоять перед генералами навытяжку?

21 января. Вчера Губарев рассказывал нам о первых днях войны, его часть была в Литве, он редактировал дивизионную газету.

Страшный, внезапный удар немцев. Все растерялись, оглоушены. Хаос. Дивизия окружена, генерал, командовавший частью, убит, комиссар и начдив исчезли неизвестно куда. В лесу, в овраге, все собрались. Что делать? Куда идти? Какой-то капитан берет на себя командование дивизией, инструктор по информации вызывается стать комиссаром. Идут по шоссе. Кругом все горит, пожары. Брошенные машины, орудия, конские трупы. Пятая колонна: то и дело ракеты, бросают откуда-то гранаты в машины. Двух неизвестных мужчин поймали и расстреляли тут же на месте. Бомбежка. Парашютные десанты. Люди рыдают, сходят с ума. Сумасшедший врач – ему кажется, что он уже в плену. Пришли наши танки и моточасти – веселые, уверенные танкисты с гармошками. Двинулись навстречу немцам и полегли все до одного.

Ночью переправа через бурную реку. Пушки на руках. Вода уносит людей, лошадей, каждый заботится сам о себе. Переправились на тот берег – и дивизия растаяла. Совершенно голые бойцы, кто пешком, кто на лошади – белье их унесло водой.

И все же, несмотря на панику, уверенность в победе не покидала людей. «Ну, еще немного отойдем, соберемся с силами – а там будем наступать».

Об этом непременно надо писать. Крушение иллюзий, горькое и тяжелое похмелье и возникновение новой армии, новой России, решившей бороться за свое существование. Великий перелом.

Письмо от Кирочки (дочери. – М. Д.) с новогодним поздравлением. Только сегодня получил. Пишет, что ее хотели отправить на фронт, но сейчас получила бронь. Очень хорошо. В армии слишком много девушек. Сплошной бардак. Молоденькой девушке не место на фронте среди солдатни. А все-таки дочка у меня неплохая!

Газета наша по-прежнему сера и скучна. Печать провинциализма. Карлов боится улыбки и живого слова. Отдел юмора (это по ведомству Москвитина) появляется очень редко. Мои «эренбурговские» фельетоны печатаются нехотя.

23 января. Полное затишье. Даже артиллерии не слышно. Зима стоит мягкая, легкие морозы.

Наше однообразное существование было вчера нарушено приездом артистов из Свердловска. Выступали у политотдельцев. Просторная изба была битком набита. Артисты едва могли повернуться. Скетчи, пение под аккордеон, литмонтаж. Потом только и было разговоров. Особенно большое впечатление произвела безголосая, но хорошенькая и пикантная опереточная певица. Все в нее влюбились.

Рокотянский, вернувшись из лыжного батальона, сообщил, что оттуда перебежали к немцам пять человек во главе с младшим командиром. Бывшие спецпереселенцы, раскулаченные. Значит, немцы осведомлены о перемене дислокации войск, а возможно, и о готовящемся наступлении.

В свободные часы, в перерывах между солдатскими анекдотами и такого же рода остротами, говорим о перспективах войны. Настроение приподнятое. Мы уже избаловались: каждый вечер ждали «последнего часа» – сообщения о новых взятых нами городах и крупных пунктах.

Рассуждения о будущем устройстве Европы. Возможна ли социальная революция? Я первый высказал предположение, что сейчас не исключена возможность своеобразной диффузии – каких-то новых форм государственного устройства, постепенного перерастания западноевропейской демократии в советские республики. Два года назад эта точка зрения была бы расценена как контрреволюционная ересь. Сейчас наши редакционные политики вполне согласились со мной.

Что осталось от большевистской доктрины? Рожки да ножки. Мне кажется, что партия, выполнив историческую роль, теперь должна сойти со сцены. И сходит уже. Мавр сделал свое дело. Война ведется во имя общенациональной, русской, а не партийной идеи. Армия сражается за Родину, за Россию, а не за коммунизм. Вождь и народ, Сталин и Россия. Вот что мы видим. Коммунисты – всего-навсего организующее начало. Стоит ли вступать в партию?

26 января. Каждый вечер мы с нетерпением ждем «последнего часа», а затем толпимся перед большой картой, висящей в нашем доме. (Он получил название дзот № 2.) Заключаем пари, какой город завтра будет взят. Вся страна сейчас с таким же нетерпением ждет сообщений Совинформбюро. Главное командование применяет немецкую тактику: клещи, клинья, обход и окружение больших городов. Но глядишь на карту – и страшно становится. Впереди еще сотни и сотни населенных пунктов, и каждый приходится вырывать с кровью. Сколько, наверное, жертв! Немцы сопротивляются как дьяволы. Красная армия растает, пока достигнет старой государственной границы.

Если только до тех пор не будет сломлен дух германских войск и не ослабнет сила сопротивления.

А все-таки придет время, когда мы будем гнать, их как баранов.

Спорим – вступят наши в Берлин или нет. Я думаю, что до этого дело не дойдет.

Неужели мне придется всю войну провести где-то на задворках?

27 января. Ликвидация сталинградской группировки закончена. Из 220 тысяч осталось лишь 12, которые еще сопротивляются.

Последнее сообщение: истреблено 40 000, взято в плен 28 000, одних танков захвачено 1300.

Сталинград стал для немцев, итальянцев и румын гигантской могилой. Они получили то, чего добивались. Это настоящие, блестяще осуществленные Канны.

Поколение немцев запомнит нашу Волгу и наш Сталинград.

2 февраля. Узнал очень неприятную новость. Наступление сорвано. Оно должно было начаться этими днями, но все секретные приказы и планы попали в руки врага. Произошло это так.

Какой-то майор, работающий в штабе армии, приехал на передний край. В то время, когда майор ходил по передовой линии, на него напала группа немецких разведчиков, находившаяся в засаде, и живым утащила к себе. Попытки отбить его ни к чему не привели. У злополучного майора находились все секретные бумаги. Спрашивается, случайно ли это произошло? Весьма возможно, что немцы заранее знали о приезде майора. Шпионаж у них превосходный. А немецкие разведчики, к слову сказать, действуют не хуже, если не лучше наших. То и дело забирают живьем бойцов и командиров, пулеметы.

Теперь в руках немцев все наши планы, вся дислокация. Из майора, захваченного в плен, они сумеют выжать все, что нужно, – в этом сомневаться не приходится. Предстоит полная перестройка плана наступления. Это лишний месяц-два. А там подоспеет весна, распутица. Фатально не везет Северо-Западному фронту.

13 февраля. Десять дней был в командировке. Вместо летчиков по приказу начальства попал в только что пришедшую к нам 348-ю дивизию, что была в боях подо Ржевом. Формировалась в Чкаловской области. Общее впечатление – серость.

Под деревней Урдом положили чуть ли не 80% личного состава. Сейчас на 80% дивизия состоит из киргизов, казахов, узбеков. Беда с ними. По-русски не знают, воевать не умеют. Их здесь называют «курсаки». (Курсак – «живот» по-киргизски.) Рассказывают, что во время боя проголодавшийся киргиз хватается за живот и кричит:

– Курсак совсем пропал!

В 74-м полку, где мы были, стоявшие на посту курсаки за несколько дней подстрелили двух своих командиров.

В 72-м полку немцы ночью сделали налет и увели пятерых (!) бойцов. Говорят, это были националы.

В том же 74-м расстреляны за членовредительство трое курсаков.

Ночью, когда мы были в 1-м батальоне, случилась тревога. В блиндаж вошел начштаба и сказал добродушному пожилому украинцу Палянице – нашему повару:

– Давай винтовку, нападение на «Дуб». – Взял, помчался.

«Дуб» – было боевое охранение. Утром я узнал: несколько немецких разведчиков подползли к нашей траншее, но были замечены. Сержант отбил нападение гранатами.

– Одной рукой бросал гранаты, – рассказывают про него, – другой бил по головам курсаков. Уткнулись в землю, не хотели выходить.

А не будь этого сержанта?.. Снова убеждаюсь, как легко немцам прорвать нашу оборону.

Нападение отбили. Пострадал пулеметчик – ранен в руку.

Несколько дней прожили мы в 1-м батальоне. Командир – капитан Зорин. Здоровый мужик, короткий вздернутый нос, глаза шалые. Полуграмотный. По его словам, до войны был директором швейной фабрики в Смоленске. Другие говорят – шофером. Последнее более вероятно. Маленький Чапаев, взявший от Чапаева все отрицательное. Человек храбрый, но храбрость дурацкая. Под Урдомом положил почти весь свой батальон. На своего заместителя по политчасти, который сказал ему, что командир должен руководить боем, а не лезть вперед, донес, что тот трус. Собственноручно избивает в кровь и расстреливает красноармейцев. Хотели отдать его под суд, но, к сожалению, не сделали этого.

Дивизия стояла за Молвотицами, на месте ушедших отсюда 166-й и 241-й. Нашей штаб-квартирой мы с Рокотянским избрали знакомое, полуразрушенное сейчас Б. Заселье. Но какой дом выбрать? Сначала решили было обосноваться в клубе, переночевали вместе с дивизионными музыкантами; однако, когда вернулись назад, клуб оказался переполненным всяким народом. Пришлось искать другое пристанище. Таким оказалась крайняя избенка, где я раньше останавливался с Москвитиным. Там и сейчас жили двое патрульных – военная власть и гарнизон Заселья, пожилые добродушные «славяне», но эти патрульные были уже новые. Документов наших они не проверяли. Приняли радушно. Стряпали для нас и охотно делились мороженой картошкой. Понятно, и мы в долгу не оставались. Я в таких случаях щепетилен.

Мое возвращение на КП дивизии немцы приветствовали артиллерийским салютом. Только что, усталые, доплелись мы до леса и вошли в переполненный народом блиндаж, как рядом стали ложиться снаряды.

Немцы обстреливали КП из дальнобойных пушек. Нащупали! Этого раньше никогда не было. Вот он, результат похищения майора с секретными документами! Рокотянский присел на корточки под стеной. Я не двигался, сидел по-прежнему.

– Отойдите от окошка, – посоветовали мне.

Неприятные это минуты, нужно признаться. Короткий воющий свист, затем оглушительный, прокатывающийся по лесу треск. Ждешь: следующий снаряд ударит именно сюда. Зато какое облегчение, когда разрывы начинают удаляться – немцы перенесли прицел. А каково бойцам, лежащим в цепи на открытом поле, по которым бьют такие снаряды?

Фашисты дали 10 – 12 выстрелов, и обстрел прекратился. Несколько снарядов не разорвалось – только земля вздрагивала. Вошел боец.

– Лошадь убило.

Это и были все потери.

Лошадь с вырванным животом лежала метрах в тридцати от блиндажа. Ее прирезали. После наши хозяева-«славяне» варили у себя в избе конину. Предложили и нам, но мы отказались.

В Заселье я встретил Фрадкина и работников из 7-го отдела. Около клуба стояла их звукоустановка – зеленый шестиколесный автобус с двумя рупорами на крыше. Фрадкин приехал давать «концерт». Тяжелая и опасная работа. Как правило, немцы выслушивают радиопередачу спокойно, но затем начинают неистово обстреливать. Как я узнал впоследствии, после этой передачи они выпустили до сотни тяжелых снарядов. Однако накрыть звукоустановку им ни разу еще не удалось.

Несколько дней прожили в Заселье, посещая КП дивизии – главным образом чтобы узнать, какие города еще взяты, и получить продукты в АХЧ. Я дал по телеграфу Губареву 5 – 6 заметок, конечно не считая материала, собранного по заказным темам. Странная и своеобразная, если посмотреть со стороны, это была жизнь. Маленькая, бедная избенка, одно окно забито досками, другое – сплошь из осколков – пропускает мутный свет. В углу покосившийся двойной образ. Половицы ходят под ногой точно клавиши. Печь растрескалась – когда топят ее, дым ест глаза. Вечером «славянин» маскирует единственное окно немецкой плащ-палаткой и зажигает тусклую коптилку. От копоти и дыма в комнате густая мгла.

Спишь на русской печке, постелив овчинный полушубок. Десять дней я не раздевался. За окном завывает февральская вьюга. Ветер насквозь продувает старую, щелястую избу – сколько ни топи, холод собачий. Скука, тоска.

От нечего делать зайдешь в клуб. Там репетиция. Агитбригада разучивает песни, с которыми будут выступать. Мужской или женский голос без конца под баян твердит одну и ту же музыкальную фразу. Из-за стены – в соседнем помещении находится музвзвод – доносится валторна или тромбон.

По шоссе, ведущему за Молвотицы, в район действий 1-й Ударной непрерывно везли орудия разных калибров, то в конной упряжи, то прицепленные к американским шестиколесным автофургонам. Грузовики с пехотой и с минометчиками, санные обозы, броневики, даже танки. Мы с Рокотянским радостно переглядывались: наступление все же готовится. Впервые увидели двух командиров с погонами.

Часть была, видно, совсем новая. Большинство – молодежь. Никакой воинской выправки. Никто за все время этого пути не приветствовал нас. Двух-трех бойцов, проходивших мимо, засунув руки в карманы, мы остановили и сделали замечание.

Большую часть пути, от Молвотиц до села Рвеницы, удалось сделать на машине. В Рвеницах слезли, пошли пешком. Погода омерзительная: ветер, талый снег, то дождь, то колючая снежная крупа. На дороге лужи. Валенки у нас промокли насквозь.

Зайдя в Игнашевке в 7-й отдел, узнали от успевшего уже вернуться Фрадкина важные новости. Армия наша готовится к наступлению, но только с другого участка. Будет драться совместно с 1-й Ударной. Туда, за Демянск, уже выехали командующий, почти весь политотдел, хозяйственники. Редакция тоже было собиралась выехать, уже погрузились на машины, но после решение это было отменено. Пока по-старому, в Баталовщине. На нашем фронте три маршала: Тимошенко, Жуков и Воронов.

Ничего мы этого не знали, сидя в Заселье.

Как обычно, в редакции меня ждали неприятности. Во-первых, уехавший в Москву Зингерман «забыл» взять приготовленную для него посылку. Когда-то сумею я теперь подбросить старикам продовольствие!

Во-вторых, мне и Рокотянскому вручили приказ с выговором от Карлова за отрыв от редакции, за неповоротливость и за отсутствие информации о захвате «языка». Справедливым в этих обвинениях было лишь то, что мы действительно не держали с редакцией телефонной связи. Что же касается языка (событие!), то вина падает не столько на нас, сколько на тупоголовых дивизионных политотдельцев, даже и не подумавших нас об этом информировать!

Снова, после очень долгого перерыва, в небе появились немецкие самолеты. Враг чует недоброе и нервничает. Будучи в 74-м полку, ночью я слышал бомбежку – бомбы три сбросил немец где-то поблизости. Бомбил дороги.

14 февраля. В двухэтажном бревенчатом доме, одном из немногих уцелевших, расположилось оставшееся от ушедшей 241-й дивизии хозяйственное подразделение. Сидели, ждали, когда за ними приедут. Раза два мы там побывали. Рокотянского привлекали девчата-прачки. Их там было пятеро, почти все из Демянска. Жили с бойцами в общей большой комнате на втором этаже. Спали на общих нарах. Принимали нас радушно. На фронте бойцы всегда рады свежему, запросто зашедшему к ним человеку, в особенности если этот человек старший командир. Засыпали нас вопросами о событиях на фронте. Жарко топилась печь, сделанная из железной бочки из-под горючего, на столе тускло мерцала коптилка. Мы сидели у огня и беседовали. Хозяйственники – первые политики. Оно понятно – газеты первым делом попадают к ним. До тех, кто в траншеях, большей частью не доходят.

В следующий наш приход были устроены танцы. Появился баян. Девушки сначала жеманились, потом выскочила самая бойкая, маленькая, в черном свитере, пошла по кругу, топоча валенками и пронзительно выкрикивая частушки. За ней и другие. Мне понравилась двадцатилетняя синеглазая Женя, самая, несмотря на миловидность, кажется, скромная изо всех. Очень долго не хотела танцевать.

– Да у меня не выйдет.

Потом разохотилась, стала танцевать с подругой. Плясал и Рокотянский, подцепив одну из девушек.

История Жени. Из Демянска, отца нет, мать осталась у немцев. Жили в колхозе. Работает прачкой, надеется на то, что вот-вот освободят Демянск и она вернется к матери.

– Так всю войну и простираю, – сказала девушка с грустью в голосе.

Я посоветовал ей бросить это занятие, поступив в госпиталь, учиться, стать сестрой или фельдшером. Вероятно, впервые так с ней говорили.

Здесь мы получили чистое белье в обмен на свое грязное. Организовали баню – мы неплохо помылись. Сложная банная проблема была разрешена. И вовремя: осматривая сорочку, я нашел двух «автоматчиков» явно инородного происхождения.

На наш «корреспондентский пункт», стоявший у дороги, на краю деревни, то и дело заглядывал прохожий и проезжий люд. Погреться, а то и переночевать. Две ночи провели с нами двое лейтенантов. Только что окончили военно-пехотную школу и впервые на этом фронте. Серьезные, подтянутые ребята.

– Самое страшное – это как я буду вести людей в бой, – несколько раз бросил один из них.

Эти командиры совсем другого склада.

С ними едва не сыграли скверную шутку. Командир их подразделения пустил лейтенантов не только без провожатого, но и дал неправильный маршрут и в довершение всего указал деревню, давным-давно занятую немцами. Если бы не случайный прохожий, встретившийся им у самого переднего края, лейтенанты, совершенно безоружные, сами бы явились к немцам.

Возмутительная русская беспечность и безответственность. Один из этих славных ребят – фамилия его Овчинников, в прошлом он директор средней школы, туляк – скромно сказал, что на фронте впервые. Однако оказалось, этот скромник долгое время работал диверсантом в немецком тылу, в брянских лесах. Рассказывал нам массу интересного о своей работе, о технике взрывов железнодорожных путей, о немцах, среди которых жил, ежеминутно рискуя жизнью. Книгу можно писать о таком человеке. Прощаясь, я дал ему свой адрес и просил держать со мной связь. Думаю, что это останется гласом вопиющего в пустыне.

Потом заночевал у нас боец, потерявший свою часть. Курносый, простой. Из Кировской (Вятской) области. Неграмотен. Кто такой Сталин, чего хочет Гитлер – не мог нам ответить. О событиях под Сталинградом ничего не знает. Рокотянский – наивная душа и человек глубоко штатский – был поражен, что у нас есть еще такие бойцы, и негодовал по поводу плохой политработы в этом подразделении. Мне он показался подозрительным, и я спросил у него документы. Их не оказалось – сдал, по его словам, старшине. Какой полк? Боец не знал. Он не знал ни своей части, ни фамилии ротного командира, ни пункта, куда они направлялись, ни знаков различий. Глухая деревня! В лучшем случае это был дезертир.

Тогда я приказал одному из патрульных отвести его в соседнее Пупово, километра за три, и сдать коменданту. Подозрительного парня повели.

Прошел час, другой, третий – патрульный не возвращался. Стало смеркаться – то же самое. Мы забеспокоились. По времени наш хозяин давно уже должен был, сдав арестованного, вернуться домой. Кто знает, может быть, по дороге этот подозрительный малый хватил его прикладом своей винтовки и скрылся? Сильно волновался и товарищ патрульного.

Вечером мы пошли в музвзвод, и я, вызвав начальника, распорядился, чтобы тот немедленно послал двух бойцов в Пупово – проверить у коменданта, приводили к нему арестованного или нет. Мой музыкант нехотя, со всякими оговорками, наконец выполнил приказание.

Часа через два мы узнали, что все обстоит благополучно. Патрульный жив и невредим – просто задержался в Пупове. Арестованный действительно потерял свою часть, и она как раз остановилась в этой деревне. Комендант просил передать нам благодарность за заботу о его бойце.

Мы вздохнули с облегчением.

Очень тянет писать настоящее. Работа в убогой нашей газетке никак не может меня удовлетворить. Но что писать? Роман или пьесу? Еще не решил. Пока напишу цикл «Фронтовые новеллы».

15 февраля. Вчера вечером некоторые из товарищей получили наконец погоны. Произошло это буднично – просто Карлов вызвал их к себе и вручил. Вообще, переход армии к погонам смазан. На три четверти эта реформа теряет свой смысл и значение. Разумнее было бы приурочить это к 1 Мая, к выдаче нового летнего обмундирования или хотя бы к 25-летней годовщине Красной армии. Ненужная суетливость и спешка.

Губарев и Эпштейн целый вечер мучились пришивкой погонов к гимнастеркам. А надев их – сразу превратились в деникинцев.

Цитрон убит, говорит с дрожью в голосе. Полагающиеся ему (так же, как и мне) интендантские погоны, во-первых, еще не получены, а во-вторых, имеют довольно невзрачный вид. Человек действительно переживает. Детское тщеславие этого плута поистине трогательно.

Вообще, погоны вызывают в армии чисто ребяческое любопытство. Новые цацки! Недоумевают лишь старые солдаты:

– В семнадцатом году мы срывали с офицеров, а теперь надеваем?

За один день взяли Ростов и Ворошиловград. Северный Кавказ очищен, за исключением Новороссийска. Харьков в клещах. Падение его – вопрос двух-трех дней.

Дела на фронте блестящие.

Гитлер спешно мобилизует резервы. Что-то покажет лето? Во всяком случае, к концу этого года война кончится.

16 февраля. Вчера началось наступление нашей армии. Телеграмма от Прокофьева: продвинулись на несколько километров, взяли две деревни. 41 пленный, в том числе офицер. Наступление продолжается.

По нашим масштабам не так уж плохо. Очевидно, на сей раз дело пойдет успешнее. Немного досадно, что я сижу здесь, а не там, в центре событий.

Специальный номер нашей газеты посвящен наступлению. Мне поручили написать передовицу. Это вторая по счету моя передовка. Карлов, как и полагается армейскому редактору, ни разу не написал. Передовицы пишут все, кроме тех, кому полагается их писать. Странная традиция.

17 февраля. Взят Харьков. Завтра еду на передовые. Произошло это быстро. Попросил, в разговоре, Карлова направить меня туда. «В такое время и сидеть здесь…»

– Преступление, – подтвердило начальство и тут же распорядилось, чтобы я ехал.

Километров полтораста придется сделать. Говорят, туда все время идут машины. Жизнь в лесу, в шалашах. Наше наступление развивается. Продвинувшись на 15 км, заняли всего 9 населенных пунктов. Линия обороны прорвана. Если дальше так пойдет, скоро, чего доброго, покончим с демянским гнойником. А там Старая Русса, Псков, Новгород и выход в Прибалтику.

Москвитин, похудевший и почерневший, ходил героем. Командование танкового полка, где он был, представило его к награде за участие в танковой атаке. Участие заключалось в следующем: Москвитин вскочил в сани, привязанные к танку, идущему в последних рядах, доехал до деревни Извоз, уже занятой нами, там соскочил и стал бродить по немецким блиндажам. Захватил кофе, лимоны, эрзац-бритву, еще какие-то трофеи. Танки тем временем прошли дальше – там попали под артиллерийский огонь. Сидя в траншее, Москвитин переждал обстрел, затем двинулся назад и сообщил командованию о положении. Вот и все. Он сам с подкупающей искренностью рассказывал нам обо всем.

– Чтобы я еще раз пошел в атаку? Нет, хватит.

Смесь авантюризма и расчета. Но тем не менее на груди у него блестит медаль «За отвагу». Хотели было представить даже к Красной Звезде, но армия не дала. На глазах Москвитина один за другим загорались подбитые немецкими снарядами танки. Очень много выведено из строя.

Свыше 60 пленных взято. То-то работы 7-му отделу! Я присутствовал на допросе, который вел Фрадкин. Мы сидели в палатке, обогреваемой немецкой печкой, на КП. Немец в зеленой блузе с напуском, в штанах, спущенных на валенки, шапки нет, вокруг головы намотан зеленый шарф. Рыжеватая бородка, лицо открытое. Ничего специфически фрицевского. Жил в Силезии, знает немного русский и польский. В прошлом продавец магазина. Сначала назвался беспартийным, потом сам сказал, что член национал-социалистской партии. Вынужден был, дескать, вступить в нее. Как сдался в плен? Очень просто!

– Подошел русский танк. Высунулся из люка танкист, машет рукой и кричит: «Давай, давай». Я бросил винтовку и пошел. Иначе он бы меня застрелил.

Действительно, танкисты несколько человек взяли в плен таким несложным способом.

Интереснее был другой пленный, вернее перебежчик, но на допросе присутствовать не удалось. Он австриец, коммунист. Таких перебежчиков было двое. По распоряжению Горохова для них соорудили отдельную землянку. Ровно через час после моего прибытия на КП явился сюда Карлов. Краткое совещание. Военачальник похвалил Прокофьева за работу, выразил свое недовольство Пантелеевым, даже приказал ему вернуться назад в редакцию, а мне поручил дать серию очерков о героях.

Прокофьев направил меня в только что прибывшую нашу армию, 32-ю бригаду. Она была на Волховском фронте, дралась под Синявином.

Большего хаоса и беспорядка, чем в этой бригаде, я не видел. Тылы остались далеко позади, не было боеприпасов и продовольствия, а командование армии требовало немедленно вступить в бой. Все же на день отложили наступление. Тем временем подтащили боеприпасы. Новое горе: никак не могли наладить связь. Бились с этим почти сутки. Комбриг, подполковник Сухоребров, принявший, к слову сказать, меня очень приветливо, ходил мрачный, нервничал, волновался. Командарм крепко распек его, пригрозил даже расстрелом. Все здесь не клеилось и не ладилось. Придали бригаде танки – они сбились с маршрута, стали беспорядочно крутиться и фактически ничего не сделали. Подразделения бригады на поле боя смешались с боевыми отрядами соседней 380-й дивизии, нарушили систему и порядок, все спутали.

Бойцы по два, по три дня не получали горячей пищи. Уже возвращаясь назад на КП, я встретил на лесной дороге прокурора этой бригады. Трясясь от негодования, он рассказывал о безобразиях в их медсанбате. На поле боя не было видно санитаров, раненые много часов валялись, истекая кровью. Прокурор грозился отдать под суд начсандива. Ленинградский писатель Уксусов, с которым я познакомился здесь, рассказывал, что привезенным тяжелораненым целую ночь не оказывали медпомощи. Мы сидели с ним в палатке среди раненых – они лежали на земляных нарах, как были, в валенках, шинелях, ушанках. Уксусов, симпатичный человек, служит в бригаде простым бойцом и специально пишет историю части. Не завидую я своему собрату.

Питался я эти дни кое-как. Болтался, как неприкаянный, с чувством своей ненужности. Две ночи я провел в шалаше, где жили бойцы комендантского взвода. Спал на снегу, у костра. Ничего, спать можно, только ноги стынут, даже в валенках! Во время сна сжег рукавицу, которой прикрывал от жара лицо. Отсюда перебросили меня в 380-ю дивизию, тоже впервые влившуюся в нашу армию.

Предварительно, вернувшись на КП, побывал на совещании политработников. С докладом о задачах пропагандистов выступил приехавший с фронта Кульбакин. Со мной встретился приветливо. Относительно книжки сказал, что она до сих пор находится в ГлавПУРе, который ее маринует, несмотря на запросы Политуправления. Снова похвалил мои очерки. Пригласили меня на совещание.

Совещание происходило в столовой. Председательствовал Шмелев. Потом приехал Горохов.

Характер пропаганды и агитации в данный момент: воспитание воинственности, борьба со всякими «лирическими настроениями», внедрение уверенности в том, что мы справимся с немцами и без второго фронта. Последнее показательно.

Крепко досталось на совещании злополучной 32-й бригаде. Представитель ее, подполковник Гельфанд, начальник политотдела, сухой, надменный, присутствовал тут же. Кажется, сейчас его сняли с работы.

380-я дралась под Ржевом. Вся из алтайцев. Сейчас, конечно, на 80% обновлена. О ней писал Эренбург, чем здесь очень гордятся. Удивительно, до чего отличаются иные «хозяйства» одно от другого. По сравнению с 32-й я попал в иной мир. И здесь были горячие, трудные дни, и здесь люди ходили с воспаленными лицами и красными от бессонницы глазами, но в то же время не было и намека на ту панику и расхлябанность, что я видел в 32-й бригаде. Во всем чувствовалась организованность, налаженность, все делалось как-то само собой, без криков, беготни, истерики. А положение было нелегкое. Заместитель командира политчасти полковник Кокорин, когда я сказал, что намерен отправиться в батальоны, буркнул угрюмо:

– Нет батальонов. Никого не осталось.

Действительно, от полков оставались десятки штыков. И с такими силами приходилось штурмовать укрепленные рубежи. Потери, потери без конца… Если такой ценой достаются нам победы и на других фронтах – надолго ли хватит резервов?

Нет ничего труднее в работе армейского журналиста, как добывать материал во время наступления. Все движется, все ежечасно меняет свои места. Люди, с которыми нужно побеседовать, находятся под огнем, ведут бой. Если ты даже и доберешься до них, тебя попросту «обложат» и будут правы: не путайся под ногами, когда идет тяжелая, трудная, кровавая работа. Вообще, в полках от тебя в этот момент отмахиваются.

Я был на КП двух полков в момент боя. Люди сидели в дырявых палатках, в шалашиках, скудно обогревались железными печурками и напряженно прислушивались к сообщениям полевого телефона. Мутные, воспаленные глаза, нервы, натянутые до предела. Вблизи с завыванием и треском падали мины. Немцы били трехслойным огнем: обстреливали из минометов наступающие подразделения и КП полков, а дальнобойной артиллерией накрывали дорогу.

4 марта. Стояла оттепель, пахло весной. Сильный, совсем мартовский ветер. На дорогах выступила вода. Я делал по 10 – 15, если не больше, километров в день, шлепая в валенках по лужам. Навсегда останется у меня это ощущение ходьбы в отяжелевших, насквозь мокрых валенках. Сапоги мои остались за сто километров в Баталовщине, к тому же в сапожной мастерской.

Покидая дивизию, я попросил снабдить меня взамен валенок сапогами. Смирнов и Кокорин тотчас же позвонили на ДОП (дивизионный обменный пункт. – М. Д.) . По дороге на КП армии я туда заглянул. Начальник ДОПа капитан Масловский оказался сверхпредупредительным. Меня угостили вкусным завтраком с водкой, я получил на дорогу пачку табаку, банку консервов, начатую пачку хороших «Дели», а самое главное – желанные сапоги. К счастью, нашлись на мою ногу – поношенные, кирзовые, но крепкие. Я надел их и почувствовал себя счастливым человеком. Взамен промокших рваных портянок я получил новые. Мало того, Масловский дал свою легковую машину, на ней я и добрался до армии, находящейся километрах в восьми отсюда.

Как на грех, по дороге меня встретила наша редакционная автоколонна, переезжавшая на новое место. Я ее даже не заметил, зато меня заметили. Фибих на легковой машине! Это произвело фурор. Карлов потом не мог мне этого простить и раза два, как бы невзначай, упомянул о легковой машине.

– Вы думаете, – сказал я, – что мне приходится разъезжать по фронту только на легковых машинах? Гораздо больше я хожу пешком по грязи, в валенках.

Я был в Пустошках, отбитых у немцев. Местность здесь плоская, ровная – сплошные болота. И помина нет о валдайских горах и оврагах. Вот передний край немецкой обороны: снежный вал, протянувшийся вдоль опушки соснового бора, впереди несколько рядов проволочных заграждений. Я представлял себе неприятельскую оборону чем-то вроде линии Маннергейма. На самом деле все было гораздо проще и скромнее. Все держалось лишь на системе огня. Пересекая вал, в лес уходит грязный разъезженный большак. По нему тянутся вереницы с ящиками снарядов, железными печурками, станковыми пулеметами, автомашины с прицепленными пушками, упряжки с собаками-санитарами, везущими лодки-волокуши. Идут бойцы, здоровые и раненые, одетые кое-как. Грязные, оборванные, лица как у трубочистов, вид вахлацкий. Погоны, как и следовало ожидать, ничего не переменили. «Святая серая скотинка», как говорил генерал Драгомиров, мученица и страстотерпица, сиволапая, немытая наша пехота, героическое пушечное мясо. То и дело пятна крови на грязном снегу. Густо полита кровью эта отвоеванная земля. Доносятся раскаты артиллерии, грохот отдаленной бомбежки. Собаки-санитары жмутся, в глазах тоска. Проносятся по небу наши «лаги» и «миги». Лица бойцов светлеют:

– Наши. Сейчас дадут им жизни.

Авиация наша на сей раз работает энергично и неплохо.

Я хотел попасть в Годилово, занятое соседней 241-й дивизией, но сбился с пути, попал в какие-то чуть прикрытые снегом болота, повернул назад и только случайно вышел на дорогу, ведущую в Пустошки. Грустный вид у этой опустошенной, такой ценой доставшейся нам земли. Черный от разрывов мин снег, залитые водой воронки, глинистые рвы, обожженные деревья, трупы. Я насчитал тринадцать – и все наши. Валяются, бедняги, ждут, пока их стащат в яму и закопают. Желтые и зеленые голые ступни – проходящий «славянин» стащил валенки.

От Пустошки остались только горелые деревья да десяток немецких землянок. Вот и все. Таково большинство освобожденных нами населенных пунктов. «Населенные пункты» – горькая ирония!

В немецких блиндажах уже разместилась какая-то чужая часть. Перед ними валяются темные каски с фашистским орлом сбоку, зеленые шинели и пилотки, противогазы, пакетики с порошком против вшей, что-то кровавое – не то бинты, не то клочья мяса. Где же трупы немцев? Артиллерист у орудия, прикрытого сверху сеткой, равнодушно кивает в сторону:

– Вон валяется один, сволочь.

У воронки среди комьев глины лежит навзничь молодой немец в маскировочном белом костюме. Говорят, в Пустошках восемь убитых немцев. Я видел одного. Сравниваешь невольно: 13 и 1… Говорят, немцы увозят своих убитых. Если так, то откуда же такая точность в подсчете вражеских потерь, какую дают нам сводки Совинформбюро?.. Кажется, Бисмарк сказал: «Нигде так не врут, как на охоте и во время войны».

И все же настроение хорошее.

На обратном пути попался мне раненый, идущий в тыл. Локоть перебит осколком, забинтован. Боец шел и покуривал. Разговорились.

– Бежит немец. Дурбом бежит. Сапоги бросает, чешет босиком…

Лев Толстой правильно отметил, что раненый солдат обычно видит все в мрачном свете. «Наших бьют, положили тыщи, все пропало». Тем характернее слова моего попутчика.

Итак, Демянский плацдарм очищен. Победа? Как будто. И все-таки ни у кого нет ощущения настоящей, полноценной победы.

Бахшиев, впервые видевший настоящие бои, ходит подавленный потерями.

13 марта. Все дальше на северо-запад. КП армии переехал, политотдел и редакция тоже. Деревни сожжены. Размещаемся в лесах, в землянках, оставшихся от прошедших здесь частей. Равнины, болота. Снег тает. Сильные ветры – по ночам лес гудит.

Правый берег Ловати очищен от врага. Несколько дивизий дерутся уже на левом берегу. Пять дней пробыл в командировке – на этот раз с Пантелеевым. Отношения у нас вполне мирные. На редкость нескладная и утомительная командировка. Все время на ногах – в день делал по 15 – 20, а то и больше километров. Ночлег – сложная проблема. Одну ночь провели в блиндаже редакции 348-й дивизии. Славные ребята. Встретили нас приветливо. Вторую ночь – у полковых хозяйственников. Замкомандира полка по хозяйственной части капитан Власов, москвич, работник Госплана, был очень доволен, когда мы, газетчики, решили заглянуть к нему, и принял по-царски. Угостил невиданным ужином: холодец и трофейный кофе с молоком. Была и водочка. На завтрак – мятая картошка, кружка молока и чай. Спали в огромной землянке, оставшейся от какого-то медсанбата, где разместилось человек 30 – 40. На следующий день вымылись в бане, сменили белье. Баня была оригинальная: отличный шалаш, посреди печка из железной бочки с вставленным сверху котлом. Изобретение самого Власова. С другой стороны поставили железную печурку. Стоя между этими двумя источниками тепла, вполне можно мыться. Но чистое белье, которое мне дали, оказалось зараженным гнидами, и через день-два я это почувствовал. Сейчас веду упорную борьбу со вшами.

Две ночи провели в дымном логове связистов из чужой дивизии. Пустили нас из милости. Хороший народ наши красноармейцы. Я люблю у них ночевать. Оба связиста пожилые, оба из Казахстана, русские. Один старик с трубочкой, матерщинник неистовый, до армии был поваром. О Гитлере:

– Говорит, «вы плохо живете». Плохо живем мы, а не ты. Просили мы тебя помочь, язви тебя в рот? Благодетель нашелся…

Ночью мы возвращались назад. Брели по скользкому льду Ловати, освещаемому зарницами орудийных выстрелов. Зеленые трассирующие пули над головой. Вдали шарит по небу наш прожектор, взлетают ракеты, то в одиночку, то целыми гроздьями. Чьи? Не разберешь. Весь горизонт в тревожных вспышках.

Общее стратегическое положение на нашем участке. Соседняя 1-я Ударная наносит главные удары с юга. 53-я сковывает действия противника – ее роль вспомогательная. Но и 1-я Ударная успехами не может похвастать. Немцы крепко сопротивляются. Все же им удалось уйти за Ловать. Проклятый, кровавый Северо-Запад.

Все находилось в движении, в переездах. От встречных знакомых мы узнали, что редакция тоже переехала, но куда именно – никто не знал. Мы бродим по лесам и полям, фронтовые бродяги, не зная, куда голову преклонить.

Нашли наконец перебравшееся на новое место ВПУ – вспомогательный пункт управления. Пантелеев предложил зайти к Горохову.

Скромный, чистенький блиндаж. Горохов сидел за столом. Три ордена. Я представился ему, вслед за Пантелеевым, но Горохов прервал тоном человека, хорошо меня знавшего.

– Садитесь, товарищ Фибих, – сказал он просто.

Предлогом для нашего посещения было желание получить указание члена Военсовета. Поговорили о положении в дивизиях, где мы были, о тех вопросах, которые нужно сейчас поднимать, об общей обстановке на нашем фронте. Затем заговорили о редакционных делах. Горохов очень внимательно слушал нас и сказал, чтобы в будущем мы держали с ним непосредственную связь и в случае чего обращались бы прямо к нему.

– Я слежу за тем, что вы печатаете у нас и в центральной прессе, и впечатление у меня самое хорошее. Вы и Пантелеев – это лицо газеты, это основное ядро.

Это было приятной новостью.

Мы ушли обласканные и окрыленные. Такого приема у высокого начальства я никак не ожидал.

В редакции мы узнали тяжелую новость: застрелился начальник 7-го отдела капитан Александров. Серьезный, сдержанный, умный, культурный. В чем дело? В письмах, оставшихся после него, говорится о тяжелой нервной болезни, о состоянии депрессии. Он называет себя «лишним человеком».

Всего два-три дня назад на лесной дороге мы с Пантелеевым встретили Александрова. Его «звуковка» стояла в ближайшей деревне. Он был по-обычному сдержан и молчалив, но ничего особенного в нем не замечалось. Нелепая смерть. Самоубийство на фронте!

Деталь: разговаривая с Карловым, мы все время стояли. Землянка настолько низенькая, что даже Пантелееву приходилось стоять согнувшись. От неудобного положения скоро спину у меня стало нестерпимо ломить. Тем не менее наш заботливый начальник даже не подумал предложить сесть, хотя видел наши согбенные позы. Пустяк, но характерный.

2.01 «ПОШЕЛ ОН НА ФРОНТ СТАТЬ ГЕРОЕМ» (июнь 1943 года) Мечта моей молодости частично сбылась. Пилотом, к сожалению, не стал, но прошел весь цикл обучения на стрелка-радиста. В начале 1941 года моих товарищей по обучению распределили по фронтовым частям ВВС, а меня задерживали в

Глава 1: «Пошел он на фронт стать героем». Июнь 1943 года Мечта моей молодости частично сбылась. Пилотом, к сожалению, не стал, но прошел весь цикл обучения на стрелка-радиста. В начале 1941 года моих товарищей по обучению распределили по фронтовым частям ВВС, а меня задерживали