Чеченская война читать документальные факты рассказы участников. Правда войны — рассказ участника чеченской кампании
В 1995 году — первая чеченская война. Я подполковник Антоний Маньшин, был командиром штурмовой группы, а соседняя, вторая штурмовая группа была названа именем героя России Артура, моего друга, который погиб в Грозненских боях, накрыв собой раненого солдата: солдат выжил, а он погиб от 25 пулевых ранений. В марте 1995 года штурмовая группа Артура из 30 бойцов на трех БРДМ-ах выполняла штабной рейд по блокированию групп боевиков во Введенском ущелье. Есть там такое место Ханчелак, что переводиться с чеченского — как мертвое ущелье, там нашу группу поджидала засада.
Засада — это верная смерть: головная и замыкающая машины подбиваются, и тебя методически расстреливают с высоток. Группа, попавшая в засаду, живет максимум 20-25 минут - потом остаётся братская могила. По радиостанции запросили помощь с воздуха вертолетов огненной поддержки, подняли мою штурмовую группу, мы прибыли на место через 15 минут. Управляемыми ракетами воздух-земля уничтожили огневые позиции на высотках, к нашему удивлению группа уцелела, только недосчитались Саши Воронцова. Он был снайпером и сидел на головной машине, на БРДМ-е и взрывной волной его сбросило в ущелье метров 40-50 глубиной. Стали его искать, не нашли. Уже стемнело. Нашли кровь на камнях, а его не было. Случилось худшее, он контуженный попал в плен к чеченцам. Мы по горячим следам создали поисково-спасательную группу, трое суток лазили по горам, даже в контролируемые населенные пункты боевиков ночью входили, но так Сашу и не нашли. Списали, как без вести пропавшего, потом представили к ордену мужества. И вы, представляете, проходит 5 лет. Начало 2000 года, штурм Шатоя, в Артурском ущелье в Шатойском районе есть населенный пункт Итум-Кале, при блокировке его нам мирные жители сообщили, что у них в зиндане (в яме) сидит наш спецназовец уже 5 лет.
Надо сказать, что 1 день в плену у чеченских бандитов — это ад. А тут — 5 лет. Мы бегом туда, уже смеркалось. Фарами от БМП осветили местность. Видим яму 3 на 3 и 7 метров глубиной. Лесенку спустили, поднимаем, а там живые мощи. Человек шатается, падает на колени и я по глазам узнал Сашу Воронцова, 5 лет его не видел и узнал. Он весь в бороде, камуфляж на нем разложился, он в мешковине был, прогрыз дырку для рук, и так в ней грелся. В этой яме он испражнялся и там жил, спал, его вытаскивали раз в два-три дня на работу, он огневые позиции чеченцам оборудовал. На нем вживую чеченцы тренировались, испытывали — приемы рукопашного боя, то есть ножом тебя — в сердце бьют, а ты должен удар отбить. У нас в спецназе подготовка у ребят хорошая, но он изможденный, никаких сил у него не было, он, конечно промахивался — все руки у него были изрезаны. Он перед нами на колени падает, и говорить не может, плачет и смеется. Потом говорит: “Ребята, я вас 5 лет ждал, родненькие мои.” Мы его в охапку, баньку ему истопили, одели его. И вот он нам рассказал, что с ним было за эти 5 лет.
Вот мы сидели неделю с ним, соберемся за трапезой, обеспечение хорошее было, а он кусочек хлеба мусолит часами и ест тихонечко. У него все вкусовые качества за 5 лет атрофировались. Рассказал, что его 2 года вообще — не кормили.
Спрашиваю: ”Как ты жил-то?” А он: “Представляешь, командир, Крестик целовал, крестился, молился, — брал глину, скатывал в катышки, крестил её, — и ел. Зимой снег — ел”. “Ну и как?”-- спрашиваю. А он говорит: ”Ты знаешь, эти катышки глиняные были для меня вкуснее, чем домашний пирог. Благословенные катышки снега были — слаще меда”.
Его 5 раз — расстреливали на Пасху. Чтобы он не убежал, ему — перерезали сухожилия на ногах, он стоять — не мог. Вот ставят его к скалам, он на коленях стоит, а в 15-20 метров от него, несколько человек с автоматами, которые должны его расстрелять.
Говорят: “Молись своему Богу, если Бог есть, то пусть Он тебя спасет”. А он так молился, у меня всегда в ушах его молитва, как простая русская душа: “Господи Иисусе, мой Сладчайший, Христе мой Предивный, если Тебе сегодня будет угодно, я ещё поживу немножко”. Глаза закрывает и крестится. Они спусковой крючок снимают — осечка. И так дважды — выстрела НЕ ПРОИСХОДИТ. Передвигают затворную раму — НЕТ выстрела. Меняют спарки магазинов, выстрела — опять не происходит, автоматы — МЕНЯЮТ, выстрела все равно - НЕ ПРОИСХОДИТ.
Подходят и говорят: “Крест сними”. Расстрелять его - НЕ МОГУТ, потому что Крест висит на нем. А он говорит: “Не я этот Крест надел, а священник в таинстве Крещения. Я снимать — не буду”. У них руки тянуться — Крест сорвать, а в полуметре от его — тела их СКРЮЧИВАЕТ Благодать Святого Духа и они скорченные — ПАДАЮТ на землю. Избивают его прикладами автоматов и бросают его в яму. Вот так два раза пули — не вылетали из канала ствола, а остальные вылетали и всё — МИМО него летели. Почти в упор - НЕ МОГЛИ расстрелять, его только камешками посекает от рикошета и всё.
И так оно бывает в жизни. Последний мой командир, герой России Шадрин говорил: “Жизнь странная, прекрасная и удивительная штука”.
В Сашу влюбилась девушка чеченка, она его на много моложе, ей было 16 лет, то тайна души. Она на третий год в яму по ночам носила ему козье молоко, на веревочки ему спускала, и так она его выходила. Её ночью родители ловили на месте происшествия, пороли до смерти, запирали в чулан. Звали её Ассель. Я был в том чулане, там жутко холодно, даже летом, там крошечное окошко и дверь с амбарным замком. Связывали её. Она умудрялась за ночь разгрызать веревки, разбирала окошко, вылезала, доила козочку и носила ему молоко.
Он Ассель забрал с собой. Она крестилась с именем Анна, они повенчались, у них родилось двое деточек, Кирилл и Машенька. Семья прекрасная. Вот встретились мы с ним в Пскова — Печерском монастыре. Обнялись, оба плачем. Он мне всё рассказывает. Я его к старцу Адриану повел, а там народ не пускает. Говорю им: “Братья и сестры, мой солдат, он в Чечне в яме 5 лет просидел. Пустите Христа ради”. Они все на колени встали, говорят: “Иди, сынок”. Прошло минут 40. Выходит с улыбкой Саша от старца Адриана и говорит: “Ничего не помню, как будто — с Солнышком беседовал!”. А в ладони у него ключи от дома. Батюшка им дом подарил, который от одной старой монахини монастырю отошел.
А самое главное, мне Саша при расставании сказал, когда я его спросил, как же он всё это пережил: “Я два года пока сидел в яме плакал так, что вся глина подо мной мокрая от слез была. Я смотрел на звездное чеченское небо в воронку зиндана и ИСКАЛ — моего Спасителя. Я рыдал как младенец, ИСКАЛ — моего Бога”. “А дальше?”- Спросил я. “А дальше — я купаюсь в Его объятиях”, — ответил Саша.
Посвящается «Гюрзе» и «Кобре», бесстрашным разведчикам генерала Владимира Шаманова
«Я думал, что умру как угодно, но только не так… Почему я редко ходил в церковь и окрестился в двадцать пять лет? Наверное, поэтому и такая смерть? Кровь сочится медленно, не так, как от пулевого ранения, буду умирать долго…» - Сергей с трудом вдохнул воздух полной грудью. Это все, что он мог сделать. В желудке уже пятый день не было ни крошки, но он и не хотел есть. Нестерпимая боль в пробитых насквозь руках и ногах временно прошла.
«Как же далеко видно с этой высоты, как красив мир!» - подумал сержант. Две недели он не видел ничего, кроме земли и бетонированных стен подвалов, превращенных в зинданы. Пулеметчик, он был взят в плен разведчиками боевиков, когда лежал без сознания на опушке ближайшего леса, контуженный внезапным выстрелом из «мухи».
И вот он уже два часа парит в воздухе на легком ветру. В небе ни облачка, нестерпимая весенняя синева. Прямо под ним, у струящихся неровной змейкой окопов боевиков, разворачивался серьезный бой.
Бои за село Гойское шли уже вторую неделю. Как и раньше, боевики Гелаева заняли оборону по периметру села, скрываясь от артиллерии за домами местных жителей. Федеральные войска со штурмом не спешили, новые генералы больше полагались на артиллерию, чем на прорывы пехоты. Все-таки это была уже весна 1995 года.
Сергей пришел в себя от удара ногой в лицо. Его принесли на носилках допрашивать боевики. Вкус солоноватой крови во рту и боль от выбитых зубов привели в чувство сразу.
С добрым утром! - засмеялись люди в камуфляжах.
Да что его пытать, он все равно ничего не знает, всего-то сержант, пулеметчик! Дай, расстреляю! - нетерпеливо, глотая окончания, по-русски сказал бородатый боевик лет тридцати с черными зубами. Он взялся за автомат.
Два других с сомнением смотрели на Сергея. Один из них - а Сергей так и не узнал, что это был сам Гелаев, - сказал, как бы нехотя, постукивая палочкой по носкам своих новых адидасовских кроссовок:
Аслан, расстреляй его перед окопами, чтобы русские видели. Последний вопрос тебе, кафир: если примешь ислам душой и расстреляешь сейчас своего товарища, будешь жить.
Тут только Сергей увидел еще одного связанного пленника - молодого русского парня лет восемнадцати. Его он не знал. У мальчишки руки были связаны за спиной, и он, как баран перед закланием, уже лежал на боку, скорчившись в ожидании смерти.
Мгновение растянулось в целую минуту.
Нет, - словно вылилось изо рта, как свинец.
Я так и думал, расстрелять… - лаконично ответил полевой командир.
Эй, Руслан! Зачем такого хорошего парня расстреливать? Есть предложение получше! Вспомни историю, что делали гимры, наши предки, более ста лет назад, - это произнес подошедший сзади боевик в новеньком натовском камуфляже и в зеленом бархатном берете с оловянным волком на боку.
Сергей со своими отбитыми почками мечтал тихо заснуть и умереть. Больше всего он не хотел, чтобы ему ножом перед видеокамерой перерезали горло и живому отрезали уши.
«Ну уж застрелите как человека, сволочи! - подумал про себя солдатик. - Я заслужил это. Столько ваших положил из пулемета - не счесть!»
Боевик подошел к Сергею и пытливо посмотрел ему в глаза, видимо, чтобы увидеть страх. Пулеметчик ответил ему спокойным взглядом голубых глаз.
У кафиров сегодня праздник, Христова Пасха. Так распни его, Руслан. Прямо здесь, перед окопами. В честь праздника! Пусть кафиры порадуются!
Гелаев удивленно поднял голову и перестал выстукивать ритм зикта по кроссовкам.
Да, Хасан, не зря ты проходил школу психологической войны у Абу Мовсаева! Так и быть. И второго, юного, тоже на крест.
Два командира, не оборачиваясь, пошли в сторону блиндажа, обсуждая на ходу тактику обороны села. Пленные уже были вычеркнуты из памяти. И из списка живых.
Кресты соорудили из подручных телеграфных столбов и мусульманских погребальных досок, которые набили поперек и наискось, подражая церковным крестам.
Сержанта положили на крест, сняв с него всю одежду, кроме трусов. Гвозди оказались «сотка», крупнее не нашли в селе, поэтому вбивали их в руки и ноги по нескольку штук сразу. Сергей тихо стонал, пока прибивали руки. Ему уже было все равно. Но громко закричал, когда первый гвоздь пробил ногу. Он потерял сознание, и остальные гвозди вколачивали уже в неподвижное тело. Никто не знал, как надо прибивать ноги - напрямую или накрест, захлестнув левую на правую. Прибили напрямую. Боевики поняли, что на таких гвоздях тело все равно не удержится, поэтому сначала привязали Сергея за обе руки к горизонтальной доске, а затем и притянули ноги к столбу.
Он пришел в себя, когда на голову надели венок из колючей проволоки. Хлынувшая кровь из порванного сосуда залила левый глаз.
Ну, как себя чувствуешь? А, пулеметчик! Видишь, какую мы тебе смерть придумали на Пасху. Сразу к своему Господу попадешь. Цени! - улыбался молодой боевик, забивший в правую руку Сергея пять гвоздей.
Многие чеченцы пришли поглазеть на старинную римскую казнь из чистого любопытства. Что только не делали на их глазах с пленниками, но распинали на кресте в первый раз. Они улыбались, повторяя меж собой: «Пасха! Пасха!»
Второго пленника также положили на крест и стали забивать гвозди.
Удар молотком по голове прекратил крики. Мальчишке пробили ноги, когда он уже был без сознания.
На сельскую площадь пришли и местные жители, многие смотрели на подготовку казни с одобрением, некоторые, отвернувшись, сразу ушли.
Как русские рассвирепеют! Это на Пасху им подарок от Руслана! Будешь долго висеть, сержант, пока твои тебя не пришлепнут… из христианского милосердия. - Боевик, вязавший окровавленные ноги пулеметчика к столбу, раскатисто засмеялся хриплым смехом.
Напоследок он надел обоим пленникам поверх колючей проволоки и российские каски на голову, чтобы в лагере генерала Шаманова уже не сомневались, кого распял на окраине села полевой командир Руслан Гелаев.
Кресты вынесли на передовую, поставили стоя, вкопали прямо в кучи земли от вырытых окопов. Получалось, что они были перед окопами, под ними располагалась пулеметная точка боевиков.
Поначалу страшная боль пронзила тело, обвисшее на тонких гвоздях. Но постепенно центр тяжести приняли веревки, затянутые под мышками, а кровь стала поступать к пальцам рук все меньше и меньше. И вскоре Сергей уже не чувствовал ладоней и не ощущал боли от вбитых в них гвоздей. Зато страшно болели изуродованные ноги.
Легкий теплый ветерок обдувал его обнаженное тело. Вдали он видел танки и артиллерию 58-й армии, которая после долгой подготовки намеревалась быстро выбить боевиков из Гойского.
Эй, ты живой? - Сосед Сергея пришел в себя. Крест мальчишки стоял немного позади, поэтому пулеметчик не мог его увидеть, даже повернув голову.
Да… А ты?
Бой разгорается. Только бы свои пулей не зацепили.
Сержант про себя усмехнулся: «Дурачок! Это было бы избавлением от всего. Правда, наши не станут стрелять по крестам, попробуют скорее отбить. Но это пустое. Даже если чеченцы станут отходить из села, уж двоих распятых они точно пристрелят - прямо на крестах».
Как зовут? - Сергей хотел поддержать разговор, потому что тонко почувствовал, что парень боится умереть в одиночестве.
Никита! Я - повар. Отстали от колонны. Бой был, троих убило, я уцелел.
«И напрасно», - подумал про себя пулеметчик.
А сколько на кресте человек живет?
От двух дней до недели… Чаще умирали от заражения крови. Римляне обычно ждали три дня… Даже давали воду. Когда надоедало, делали прободение копьем.
НАЧИНАЛОСЬ ЭТО ТАК
Началось все в начале ноября 1994 года. Пока мы
еще находились в Дагестане, нам объявили, что
скоро выезжаем в командировку на Кавказ, объяснили, что
на территории Кавказа какие-то политические волнения, и
мы должны выполнять роль миротворцев. Нам выдали бе-
лые повязки и сказали, что в случае стычки с населением
не применять никакого оружия, кроме штыка.
В начале декабря 1994 года нас подняли по команде
“сбор” и срочно отправили на территорию Чечни. Прибы-
ли мы туда ранним утром и, как оказалось, находились
около какого-то горного села. Днем нам дали команду “от-
бой”, мы опять сели по машинам и, отъехав несколько
километров, свернули с основной дороги на поле. Здесь
нам дали немного отдохнуть и поесть. После этого нам
пояснили, что мы были посланы сюда для поддержки ос-
новных сил, но оказалось, что прибыли первыми, до нас
здесь никого не было. Мы заняли на поле круговую обо-
рону и стали ждать приказа. Основной дорогой оказалась
трасса Махачкала - Гудермес. Сначала проезжие авто-
мобили останавливались, а люди, чеченцы, сидевшие в
них, выходя, оскорбляли нас, плевались и угрожали. Но
со временем обстановка ухудшилась. На трассе при-
шлось установить блок-пост. Основной задачей было
охранять находящейся поблизости мост.
Однажды утром возле дороги мы увидели большую
толпу людей, они шли прямо на нас. Опять последовала
команда “сбор”, пристегнуть “штык-ножи”. Через несколь-
ко минут мы уже стояли перед огромной толпой. Офице-
рам с большим трудом удалось вступить в переговоры с
ними и договориться не доводить дело до схватки, которая
может плохо кончиться. Военные люди выполняют приказ
и только приказ. И выполнят его любой ценой. Люди ушли.
С этого времени мы уже не надевали белые повязки.
Позже мы узнали, что при переговорах нам дали вре-
мя освободить это место. Но мы этого не сделали и по-
пали в блокаду. Сообщение было только воздушным.
Наше пребывание там было осложнено непривычным
для нас климатом: ночью - заморозки, днем гораздо теп-
лее, но при этом непрекращающийся, пронизывающий
насквозь, ветер. Жили, где придется, я по началу спал в
бронетранспортере. Но когда начались морозы, люки БТР
обмерзли грязью. Потом грузовые вертолеты МИ-26 при-
везли нам материалы, и мы оборудовали себе землянки,
обогреваемые печками-буржуйками. Спать приходилось
по 4-6 часов в сутки. Бани у нас не было, не мылись мы
почти месяц. Правда, потом возле горы обнаружили род-
ник, вбили туда трубу, а сбоку сделали отверстие. Так у
нас появилась хоть какая-то возможность помыться.
Ночами с гор нас обстреливали боевики. Так, стоя в
окопе, я встретил Новый, 1995-й, год, о котором в тот мо-
мент мало кто помнил. Но наши офицеры вышли и ра-
зом запустили сигнальные ракеты, было очень красиво и
очень тревожно.
Время шло незаметно, и только в конце января 1995
года нас заменил Московский ОМОН, но вскоре мы узна-
ли, что почти весь их отряд был разбит нападением че-
ченских боевиков.
Александр Сафонов
БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ
Война. Какой далекой и нереальной она кажется с
экрана телевизора и со страниц газет. Для меня
война началась 29 декабря 1994 года. Тогда, в составе
колонны, наш 276-ой полк направлялся в центр Чечни –
город Грозный. Сидя в боевой машине пехоты, мы весе-
ло шутили и смеялись над тем, что едем на настоящую
войну и что пуля – дура. Но даже не могли себе предста-
вить, куда попадем по приезду. Это сейчас в Чечню мож-
но идти по контракту, а тогда нас, солдат-срочников, да
каких там солдат – юнцов после учебки, никто не спра-
шивал. Приказ, команда, походная колонна… Едем.
Наступление на Грозный – это самый памятный день
в моей “чеченской” жизни. Оно было в новогоднюю ночь
31 декабря 1994 года. Ночь фейерверков и салютов.
Мрачные окрестности города пугали своей зловещей ти-
шиной. Что ждет нас там? На дворе зима. На юге она
такая, как у нас весна. Как сейчас помню, грязь, мокрый
снег. Наша колонна медленно продвигалась по одной из
улиц Грозного. Напряженная тишина, кое-где горят кост-
ры, как будто только что здесь кто-то был. Остановились.
И тут началось…
Непонятно откуда на нас понеслись очереди из авто-
матов и пулеметов. Кругом высотные дома. Темень, глаз
выколи. В этой темноте видны были только следы трас-
серов. Вот по ним и надо было открыть ответный огонь.
Но как это сделать? Ведь мы все, кто в бронетранспор-
терах, кто в машинах пехоты. По приказу начали рассре-
доточиваться. Да какой там! Разбежались кто куда. Спря-
таться негде. С обоих сторон улицы, с разных этажей,
беспрестанная стрельба. Суматоха, неразбериха полная.
Куда бежать, когда кругом стреляют?!
Наше отделение - 11 человек и командир, в составе
которого я был, забежало за угол какой-то девятиэтажки.
Разбив окно на первом этаже, забрались внутрь, огляде-
лись. Вроде никого. Начали стрелять туда, откуда видны
были очереди трассеров. Немного стихло. То ли чечен-
цы выдохлись, то ли наших стало меньше. Слышим при-
каз:
- По машинам! - И снова стрельба из ниоткуда и в ни-
куда. Перебежками добрались до нашей машины. Колон-
не был дан приказ выйти из города. Продержались мы
там часа четыре, хотя, кто там следил за временем. В
этом первом моем бою ранило нашего командира, моло-
дого лейтенанта, скорее всего, только что из института.
Да и вообще, многих своих парней мы тогда не досчита-
лись.
До утра колонна стояла за городом. Потом ее расфор-
мировали на части. И уже следующий решительный шаг
мы сделали вечером 1 января уже 1995-го года, двига-
ясь по трем направлениям к центру – “Белому дому”.
Тяжелым было боевое крещение. Но в жизни ничего
легко не дается. Теперь я это точно знаю.
Сергей Иванов
ДОРОЖИЛИ ДРУЖБОЙ
Службу я проходил в 76-й гвардейской воздушно-
десантной дивизии в городе Пскове.
Наш полк вылетел в Чечню 11 января 1995 года. При-
землились в аэропорту Владикавказа. Там нам выдали
снаряжение и боеприпасы. Из аэропорта колонны отпра-
вились в город Грозный. Я был заместителем командира
взвода и являлся командиром боевой машины десанта.
13 января вошли в Грозный. Картина предстала пе-
ред нами страшная. Кругом лежали множество трупов,
части человеческих тел, их грызли собаки.
Ночью наш полк вступил в бой с боевиками, “брали” Дом
культуры. Мы с другом перебежками продвигались к зда-
нию. Я первым перебежал асфальтированную дорожку, сле-
дом за мной бежали остальные солдаты. В это время меж-
ду нами разорвался снаряд. Меня контузило. Приходя в
сознание, услышал крик товарищей с просьбой о помощи.
Встаю и бегу к ним. Бойцу осколком разорвало весь живот.
Беру его на руки и несу за ближнюю пятиэтажку, где нахо-
дились санитары. Затем снова вернулся в бой. В эту ночь
нам пришлось отступить. На помощь нам пришла артил-
лерия. После артобстрела, на утро, мы взяли здание Дома
культуры.
Это был мой первый бой, в этом бою мы потеряли мно-
го товарищей, и друг, которого я вынес с поля боя, тоже
погиб, ранение было смертельным.
За вынос раненого товарища с поля боя я был награж-
ден медалью Суворова. Награду мне вручили в 1996 году.
До 16 февраля находились в Грозном. Полторы недели
ждали погоды: шли проливные дожди. Затем колонны
двинулись на Гудермес, постоянно подвергаясь артобст-
релу, особенно ночью. Возле Гудермеса полки разброса-
ли по точкам. Наша рота разместилась у двух дорог, по
которым должны были отступать боевики. С одной сто-
роны их штурмовали внутренние войска, а здесь долж-
ны были штурмовать их мы. Бой был удачным. Мы поло-
жили много боевиков. В этом бою мы с товарищем Су-
леймановым Тагином взяли в плен двух “духов”.
Со мной служили ребята из Кургана, Челябинска, Моск-
вы, Минска и других городов. Никогда не было никаких раз-
делений, все были как братья. В первые дни в Чечне было
страшно, но человек ко всему привыкает. Постепенно и у
нас появлялась военная закалка, жесткость и мужество.
Самый тяжелый бой был за взятие господствующей вы-
сотки возле города Гудермеса. Наш взвод пошел на раз-
ведку. Напоролись на засаду. “Духи” открыли огонь. Мы от-
ступили. На утро с полковой разведкой мы вновь отправи-
лись на “прочесывание” и попали в окружение. Немного
растерялись. Наш комбат, бывший “афганец”, воевавший
во многих горячих точках, поднял в нас боевой дух, обра-
тившись со словами: “Ребята, не робейте, каждый десант-
ник стоит 3-х “духов””. Думаю, эти слова помогли нам вый-
ти из окружения, правда, мы потеряли тогда товарищей:
двух разведчиков и сапера. Отступали, открыв огонь. За-
тем по “духам” ударила наша артиллерия. После артобст-
рела пошли в атаку. Во время боя мы нашли наших ре-
бят. Наш сапер родился в “рубашке”: он раненый лежал
на животе, духи взяли его автомат, не перевернув его на
спину, тем самым не заметили в нем признаков жизни.
Он рассказал, как наших раненых “духи” достреливали.
В этом бою перебили много боевиков, но и потеряли
многих своих товарищей. С этой господствующей высотки,
после прибытия замены 1-го мая 1995 года, меня отправи-
ли в Псков, в дивизию, а уже оттуда я демобилизовался.
Сержик Милоян
СОЛДАТСКИЕ БУДНИ В ЧЕЧНЕ
Впервые в Чечню я попал 7 мая 1995 года. Наше
подразделение дислоцировалось под Бамутом.
Хорошо запомнился праздничный салют в честь Дня По-
беды. В горах темнеет рано, ночи очень темные, а потому
залпы установок “Град”, выстрелы из минометов и трассе-
ров расцветили ночное небо немыслимыми красками.
В конце мая маневренная группа, в которую входил взвод,
около станции Асинская охраняла водозаборы и консерв-
ный завод. Здесь активных боевых действий не велось.
В конце июня колонной из 30 машин маневренная груп-
па отправилась в Ножай-Юртовский район. Наш БТР шел
в дозоре – мерах в пятистах впереди. Близ селения Оре-
хово раздался взрыв: машину подбросило и раскололо
пополам, восьмерых бойцов, сидевших на броне, разме-
тало вокруг. Разгорелась перестрелка. Все же нам уда-
лось выйти из-под огня без потерь, только несколько че-
ловек контузило, в том числе и меня.
Далее колонна миновала город Грозный и остановилась
в местечке Балаису. Здесь простояли до августа 1995 года.
Занимались поисками боевиков в горах по данным развед-
ки. Приходилось несладко: бездорожье, по скалам не прой-
дешь, а на дорогах бандиты стерегут, да и местное насе-
ление днем молоком угощает, а ночью стреляло по нам.
В средине августа нас перебросили в Октябрьский район
города Грозный. Заняли позиции в землянках на сопках, на-
зываемых “Три дурака”. Местные жители относились к нам
враждебно. Слышал, как однажды ребенок лет шести-семи,
показывая на российских солдат, спрашивал у матери:
Мама, они – убийцы?
Как будешь чувствовать себя после таких вопросов детей?
Рейды по столице Чечни, поиск боевиков – основная
задача в тот период. Однажды в склад боеприпасов по-
пал снаряд боевиков. Огромный взрыв унес жизни сразу
двадцати четырех российских солдат. Жуткий случай…
После Грозного нас направили в станицу Шелковская.
Здесь прямо с боевого поста у нас ушел один паренек.
Был он слабохарактерным, постоянно просил, чтобы его
отправили домой. Через пару дней был найден труп бег-
леца… с отрезанной головой.
В сентябре наше подразделение перебросили в город
Серноводск, где пришлось участвовать в штурме гости-
ницы “АССА-2”. По данным разведки в ней засело около
пятисот боевиков. Взвод потерял десть человек, а я по-
лучил осколочное ранение в живот.
Январь-апрель простояли в Алхон-Кале, жили в па-
латках. Здесь погиб командир взвода, погиб глупо: по-
шел в ларек за сигаретами и схлопотал пулю из проезжа-
ющей мимо автомашины. Здесь подобное не редкость.
Позднее участвовали в зачистках сел Гехи-Чу, Урус-
Мартан, Ачхой-Мартан, Семашки и других. Мы понесли
здесь большие потери. В этих ситуациях приходилось
брать командование на себя даже простым бойцам, так
как все офицеры погибли.
Последнее место дислокации – Ачхой-Мартан. Тут для
меня окончилась первая чеченская кампания, отсюда я
демобилизовался и уехал домой.
Прошли годы, но Чечня не отпускала меня, я испытывал
по ней какую-то ностальгию, вспоминал павших боевых дру-
зей, различные события и встречи с интересными людьми,
ощущал на губах вкус черемши – дикого чеснока, который в
изобилии растет в горах, грецких орехов, заменявших нам
сухой паек во время боев и походов, да много чего…
И вот 17 октября 2002 года я вновь прибыл на Север-
ный Кавказ для прохождения службы по контракту. Служ-
бу начал в городе Аргун, в разведывательном взводе, где
пробыл до декабря. Участвовал в оперативно-розыскных
мероприятиях. Хотя война официально закончилась, но
колонны российских войск постоянно подвергались об-
стрелам. Ночами даже с мечети стреляли по нам.
Затем взвод перевели в Ножай-Юртовский район. К
тому времени многие объекты были восстановлены. Ме-
стное население относилось к российским солдатам уже
дружелюбно и помогало продуктами. Бойцы покупали раз-
говорники, учили чеченский язык. Я стал не только пони-
мать его, но и мог произносить отдельные фразы.
По-прежнему ходили в рейды, участвовали в разведыва-
тельно-поисковых действиях: ходили по горам и лесам в по-
исках бандформирований. Однажды около ручья Ярык Су
(чистая вода) обнаружили следы «диких кабанов». Устрои-
ли засаду: трое бойцов в маскировочных халатах укрылись
около тропы в кронах деревьев. И вот, часов в пять утра,
появилось не менее сорока бандитов, вооруженных до зу-
бов, с лошадьми. Они прошли прямо под нами. Еще долго
мы потом сидели в оцепенении, не проронив ни слова.
В феврале 2003 года вернулись на базу. Когда прохо-
дили по ущелью, нас обстреляли со своих же “вертушек”,
пришлось прятаться под скалами. Связались по рации
со штабом. А дальше тропа повела вниз, первым следо-
вал мой приятель Ренат. Вдруг раздался взрыв: боец на-
ступил на мину, в результате получил 15 осколочных ра-
нений. Позже мы узнали, что шли прямо по минному полю.
Многие, прочитав эти строки, скажут: “Что за охота –
ехать в Чечню?” А мне нравится познавать опасность и
преодолевать ее. Кровь по жилам тогда быстрее бежит,
вкус к жизни обостряется.
Думаю, даже уверен, вот отдохну малость, я вновь зак-
лючу контракт и отправлюсь на службу в Чечню. Кому-то
ведь все равно надо делать эту непростую работу, так пусть
это буду я, кто не боится ее, а там – что Бог пошлет.
Александру Градуленко 30 лет. Цветущий мужской возраст. Капитан в отставке, награжденный медалями «За отвагу” и «За отличие в воинской службе” II степени. Заместитель председателя общественной организации «Контингент”. Ветеран первой и второй чеченских войн. Войн современной мирной России.
В 1995 году сержант-контрактник Александр Градуленко в составе 165-го полка морской пехоты Тихоокеанского флота участвовал в штурме Грозного.
Саша, что заставляет человека, своими глазами видевшего гибель друзей, на следующий день все-таки идти в атаку?
Честь, долг и мужество. Это не красивые слова, в боевых условиях с них слетает шелуха, их смысл понимаешь. Из этих кирпичиков складывается настоящий воин. И именно они ведут в бой. И еще одно. Месть. Хочется отомстить за ребят. И завершить скорее войну.
Вопросы в голову приходят потом, уже дома, когда эйфория «я живой” проходит. Особенно когда встречаешь родителей тех ребят… Почему они стали «грузом 200”, а я – нет? На эти вопросы трудно, почти невозможно найти ответ.
Вы лично, Саша, понимали, куда летите?
Представлял ли себе, что такое война? Смутно, очень смутно. Что мы тогда знали? Что в Чечне плохо – ведь первый штурм захлебнулся, сколько ребят полегло. И понимали, что если собирают морпехов по всем флотам, а морскую пехоту давно не использовали в боевых действиях, то дело худо.
От нашего родного Тихоокеанского флота готовили к отправке 165-й полк морской пехоты. Где же найти 2500 обученных людей, если в Вооруженных силах недокомплект? Командование ТОФ принимает решение о комплектовании полка личным составом, проходящим службу на кораблях и подводных лодках. А ребята автомат только на присяге держали. Мальчишки необстрелянные… Да и мы тоже, собственно.
Нас собрали, помню, 10 дней дали на подготовку. Что за это время можно подготовить? Смешно. И вот стоим на аэродроме, зима, ночь, самолеты готовы к отправке. Выходит высокий военный чин, речь толкает про патриотизм и про «вперед, ребята!”. Выходит следом наш командир батальона – майор Жовторипенко и докладывает: «Личный состав к боевым действиям не готов!”. Следом – офицеры, командиры рот: «Личный состав не готов, мы не сможем повести людей на бойню”. Высокий чин в лице меняется, офицеров тут же берут под арест, нас отправляют обратно в казармы, а утром – вылетаем в Чечню. Но уже с другими командирами…
Кстати, тех, кто тогда на аэродроме правду сказал, потихоньку из армии «ушли”. Я, мои друзья очень уважаем этих людей. Они по сути нам жизнь спасли, отстояли ценой своей карьеры. Наш батальон как якобы отказников в бой с колес не бросили. А то полегли бы, как ребята с Северного флота, балтийцы. Они ведь уже в феврале были выведены из Чечни – столько было раненых и убитых.
Кирпичики победы над страхом
Помните ваш первый бой? Что чувствует при этом человек?
Это невозможно объяснить. Срабатывают животные инстинкты. Тот, кто говорит, что не страшно, – врет. Страх такой, что цепенеешь. Но если его победишь – выживешь. Кстати. Вот вам деталь: прошло ровно 10 лет со дня первой чеченской, а мы, собираясь с друзьями, вспоминаем бои – и выясняется, что все видели разное! Бежали в одной цепи, и каждый видел свое…
Вторую чеченскую Александр Градуленко проходил уже офицером, командиром взвода. После тяжелой контузии, после долгого лечения в госпитале он окончил факультет береговых войск ТОВМИ имени Макарова и вернулся в свой родной полк. И даже взвод в командование получил тот самый, в котором воевал сержантом.
Второй раз нас отправляли на войну под грифом «секретно”. Шли разговоры о миротворческой операции, мы уже мысленно примеряли голубые каски. Но когда эшелон остановился в Каспийске, тут наше миротворчество и закончилось. Охраняли аэропорт Уйташ, участвовали в боевых столкновениях.
Кому труднее воевать – солдату или офицеру?
Офицеру. Ответственности больше, это раз. Офицер постоянно на виду, а в бою – тем более. И какие бы ни были во взводе отношения между офицером и солдатами, когда начинается бой, они смотрят только на командира, в нем видят и защиту, и господа бога, и кого угодно. И от этих глаз не спрячешься. Вторая сложность – управлять людьми с оружием тяжело, надо быть психологом. Правила в бою много проще становятся: не нашел общего языка с солдатами, мордобоем занимаешься – ну что ж, опасайся пули в спину. Вот когда понимаешь смысл слов «авторитет командира”.
Александр достает «Книгу памяти”, выпущенную «В”, и показывает на одну из первых фотографий, с которой улыбаются беззаботные мальчишки в форме.
– Вот это Володя Загузов… Погиб в бою. Во время первого боя погибли мои друзья… А вот это мои друзья, те, кто остался в живых, мы сейчас вместе работаем, по-прежнему дружим.
Вы и ваши друзья, можно сказать, с честью выдержали не только испытание войной, но и куда более сложный экзамен – испытание миром. Скажите, почему же так сложно вписываются в мирную жизнь воины из «горячих точек”?
Война ломает человека и духовно, и физически. Каждый из нас преступил черту, нарушил заповедь, ту самую – не убий. Вернуться обратно после такого, стать на свою клетку, как шахматная фигура? Это невозможно.
Вы представьте, что ждет, например, разведчика, ходившего в тыл к врагу, когда он приезжает домой. Признательность общества? Как же. Равнодушие чиновников его ждет.
Мне после демобилизации, после войны помогали родители. Друзья – те самые, боевые. Думаю, эта дружба нас всех спасла.
Гордая память
Вы из семьи кадровых военных. Почему нарушили традицию и ушли в отставку так рано?
Разочарование приходило постепенно. Много я в военной жизни видел, не хвастая скажу, иному генералу бы хватило. И с каждым годом служить Родине, видя отношение к армии, к ветеранам, было все труднее.
Знаете, сколько у меня было вопросов, которые некому задать?.. Они и сейчас со мной. Почему сокращают военные училища и призывают в офицеры на два года гражданских, окончивших вуз? Да есть ли человеку, который точно знает, что он здесь всего на два года, дело до того, что будет дальше? Да ему трава не расти! Низшие офицерские чины у нас истреблены – почему? Ответов я не находил. Вот так потихоньку пришло решение уйти из армии. Заняться делом. Родине ведь можно пользу приносить и на гражданке, правда?
Мы – я и мои друзья по организации «Контингент” – по-прежнему живем интересами армии, нам не все равно. Когда показывают Ирак или ту же Чечню – душа болит. Вот поэтому мы и стали активно работать в «Контингенте”. Нашли контакт с администрацией края и города, участвовали в разработке программы по защите, реабилитации ветеранов «горячих точек”, программы помощи родителям погибших ребят. Мы не просим денег, мы просто хотим понимания.
Рассказы и статьи
Чеченская война. Мира не будет
Ведено
Ночью умер доктор. Просто уснул и не проснулся. Он лежал на койке молодой, сильный, красивый, а мы молча стояли вокруг него. Сознание отказывалось воспринимать эту смерть. Не от пули, не от осколка, не от выстрела врага, а оттого что в глубине этого крепкого молодого тела сердце вдруг устало от этой войны, от ее грязи и боли. Устало и остановилось.
Настроение было ни к черту! Лил долгий, нудный дождь, превращая в болото лагерь отряда. Низкое мертвенно-серое небо источалось на землю ледяными колючими струями, которыми то и дело стегал по лицу безумный горный ветер. Расстояние в пару десятков метров между палатками превратилось в полосу препятствий, и каждый шаг на скользком крутом склоне требовал сноровки и равновесия.
Воистину, дождь в горах — особый катаклизм. Еле тлели в буржуйке сырые чурки, затягивая палатку едким дымом и не давая тепла. Все отсырело и пропиталось водой. Чавкала грязь под ногами, противно лип к спине холодный, сырой камуфляж. Дробно барабанил по брезенту дождь. Еще и док умер…
Мы штурмовали древнюю Ичкерию, самое сердце Чечни — Веденский район. Хотя что значит штурмовали? Мотострелковая дивизия, сбив дудаевские блоки и засады, забралась в эту горную долину и остановилась. Войны не было.
«Чечи» слишком ценили и любили эту «древнюю Ичкерию». К комдиву потянулись ходоки-посланцы из окрестных аулов, лукаво заверявшие в миролюбии и верности, а на деле, готовые подписать что угодно, хоть договор с Иблисом — мусульманским дьяволом, лишь бы выжить, выдавить отсюда армию. Не дать ей сделать здесь ни одного выстрела.
Это там, в долине, в чужих кишлаках они легко и безжалостно подставляли чужие дома под русские снаряды и бомбы. Это долинным чеченцам пришлось познать на себе весь ужас этой войны: руины разрушенных кишлаков, пепелища родных домов, смерть и страх. Здесь же они поджали когти перед русской военной мощью, замерли. Это их гнездо, это их вотчина. Ее они хотели сохранить любой ценой.
И дивизия поневоле втягивалась в эту игру. Привыкшая воевать, стирать с лица земли опорные пункты врага, ломать огнем и железом его сопротивление, она сейчас неуклюже и недовольно занималась «миротворчеством» — переговорами с «бородачами», с какими-то юркими «администраторами», «делегатами», «послами», у которых как на подбор была приклеена к губам улыбка, а глаза блудливо шарили по округе, не то подсчитывая технику, не то просто прячась от наших глаз.
И комдив, и «послы» отлично понимали всю лживость и неискренность подписанных бумажек и данных обещаний, потому переговоры шли ни шатко ни валко. Как-то по инерции, без интереса, вяло.
Армейский же народ — солдаты, взводные, ротные — мрачно матерились в адрес «переговорщиков».
— Смести тут все к такой-то матери. Выжечь это змеиное гнездо, забросать минами, чтобы еще лет пять они боялись сюда вернуться. Вот дедушка Сталин мудрый был. Знал, как с ними обращаться. Без бомбежек и жертв. Гуманист, не то что Ельцин.
…Хрена ли дадут переговоры! У них здесь логово. Мы уйдем — они опять сюда все стащут. И оружие, и технику. Базы развернут. Рабов нахватают по России. Сжечь бы здесь все дотла!
Но жечь не давали. Война замерла в предгорьях Ведено.
Кто на этой земле сразу и безоговорочно принял русских — так это животные. Почти в каждом экипаже, в каждом взводе кто-то живет. Где пес, где кот, где петух. Однажды на дороге встретился бэтээр, на его броне среди солдат раскинулся… медвежонок, у которого на голове ловко сидела военная кепка.
У псов клички как на подбор — Джохар, Нохча, Шамиль.
Вообще создалось впечатление, что все, кто не был привязан за шею веревкой к чеченским домам и заборам, переметнулись к русским: коты, собаки, птицы. Видимо, с избытком познали особенности чеченского характера. Баранам вот только не повезло. Судьба у них одна — при любой власти.
Ведено по-чеченски — «плоское место». Сразу бросается в глаза нетронутость земли и запущенность сел. Нигде ни клочка вспаханного, нигде ни лозы виноградной, ни сада. Грязные, покосившиеся заборы, плетни. Труд здесь явно не в традиции и не в почете. «Русские, нам нужны ваши бабы, мы их… будем, и ваши руки, чтобы вы на нас работали», — философствовал в эфире как-то чеченский радист. В этой формуле — вся их мораль. Радист был нахальный, любил залезть на наши частоты и порассуждать о «русских свиньях» и «чеченских героях». Это его и подвело. Гэрэушный спецназ засек место, откуда тот вещал. Вместе с «философом» накрыли здесь целый радиоцентр. Завалили десяток «чечей» и местного командира. А радист на своем опыте убедился, что русская рука может не только пахать.
Но здесь, в Ведено, воевать не дают. В селах открыто ходят, поплевывая сквозь зубы вслед бэтээрам, бритые наголо бородачи лет тридцати, в глазах у которых застыла волчья тоска по чужой крови. Они нынче «мирные», с ними подписан «договор». Уйдет дивизия, и вслед за ней уйдут в долину эти. Уйдут убивать, грабить, мстить. Но сейчас тронуть их не моги — миротворчество. Их бы, миротворцев, сюда — под пули.
Неугомонная
19-ю мотострелковую дивизию «духи» прозвали Неугомонной, потому как вот уже полтора года она мотается по Чечне из одного конца в другой, гоняет банды и отряды, берет города и аулы, сшибает засады и опорные пункты. Бравшая Грозный, воевавшая в Северной группировке, она потом брала Аргун и Гудермес, дралась под Ведено и Бамутом. Сейчас она вновь здесь. Но ненадолго. Скоро ее полки уйдут под Шали, где, по данным разведки, скопилось до полутора тысяч боевиков, потом, скорее всего, двинутся на северо-восток. Вот уж точно — неугомонная дивизия…
Но война — не праздник. За неугомонность дивизия дорого платит. За полтора года она потеряла триста человек убитыми и около полутора тысяч ранеными. При штатной численности в семь-восемь тысяч человек — это почти четверть состава. Нет здесь роты или взвода, где не было бы своего скорбного списка потерь…
Но если бы только дело было в боевых потерях — куда болезненней, тяжелей переживаются потери иные. В дивизии с горечью и болью говорят о бывшем командире одного из полков полковнике Соколове и начальнике разведки этого полка капитане Авджяне. Оба были своего рода легендой дивизии. О их подвигах при штурме Грозного можно рассказывать очень долго. Оба были представлены к званию Героя и оба были… изгнаны из дивизии и из армии. «Вина» их заключалась в том, что в пылу боя захватив трех «духов», солдаты попросту не довезли тех до штаба. Полковника и капитана с должностей сняли и отдали под суд «за самосуд». Дивизию это так взорвало, что еще чуть-чуть — и батальоны пошли бы громить прокуратуру. Начальство одумалось. Судить офицеров не стали, но все равно выгнали. Незаслуженно и позорно. И боль эта до сих пор не забывается…
Воюет Неугомонная с каким-то особым азартом. Своим неповторимым почерком. Начальник артиллерии, невысокий, плотный полковник с внимательными, цепкими глазами, рассказывал:
— Вот месяц назад мои работали — это да! Одна батарея стояла в Ингушетии, другая — под Ведено, а САУ — под Хасавюртом. Так снаряды клали по целям всего в ста метрах от нашего переднего края. И ни одного — по своим. Все — в цель. Пехота потом благодарила…
Даже мне, далекому от артиллерии человеку, была понятна гордость артиллериста. Такая работа действительно высший класс!
Мы выходим на рассвете…
«По горам гуляет ветер. Поднимая наши мысли до небес. Только пыль под сапогами. С нами Бог и с нами знамя и тяжелый АКС наперевес…» — «компот» из Киплинга и бытовухи Чечни напевает под гитару разведчик-офицер гэрэушного спецназа. Он командир группы. Обычный русский молодой мужик. Ничего рэмбовского или шварценеггерского, а за душой — полтора года войны. Не счесть, сколько рейдов в тыл к «чехам». На счету не один десяток «духов». Вообще настоящих «спецов» определить может только опытный человек. Обвешанных оружием до бровей в камуфляже и модных «разгрузках» здесь сколько угодно. Но до «спецов» им — как до неба! Настоящий же разведчик обычно в ношеном-заношеном «горнике» — обычной студенческой брезентовой ветровке — и таких же штанах. И оружия на нем ровно столько, сколько надо — без излишков. Ни тебе крутых камуфляжей, ни перчаток без пальцев и тому подобных прибамбасов.
«Спеца» можно узнать по лицу, выдубленному ветрами, непогодой, солнцем и холодом, ставшему каким-то особенно смугло-загорелым.
— Вся жизнь — на улице. Как у волков, — смеется командир «спецов». — Я вот даже начал подшерсток отращивать и когти… — майор скребет густую растительность на груди.
Под утро лагерь «спецов» опустел. Группы ушли в горы. Гитара осталась в спальнике ждать хозяина.
Замена
— «Плафон» запросил «вертушку». Она будет через полчаса, — объявил командир. «Плафон» — позывной авианаводчика, закрепленного за отрядом. Позывной плавно перешел в кличку. Плафон — сухощавый блондин — в миру, т.е. вне войны, летчик на Ан-12. Сейчас он кутается в дождевик на площадке приземления, а в штабной палатке разборки:
— Я сам хочу остаться, — в который уже раз тянул свое невысокий крепыш — командир группы. — Я знаю людей. Они привыкли ко мне. В обстановке разбираюсь. Заменюсь через месяц.
— Командир, ну хочет человек сам. Почему не оставить? Заменим связиста, у него тоже скоро срок выйдет, — поддерживал отказника другой комгруппы.
Командир отряда — подполковник, бывший десантник, подытожил коротко:
— Ты летишь! Собирайся, скоро «вертушка». Хочет, не хочет… Не дети! Вышел срок — домой. Случись что — я сам себе никогда не прощу. Усталость есть усталость. Отдохнешь — вернешься…
Заменяются по-разному. Кто-то, демонстративно зачеркивая день за днем на календаре, отсчитывая свой срок, готовясь за неделю к отлету. Кто-то лишь успевает торопливо схватить рюкзак со шмотками, вернувшись с гор и опаздывая на «вертушку». Похоже, пожалуй, всегда одно — это грусть при расставании. Тяжело оставлять здесь друзей, кошки скребут на душе. И очень часто при расставании слышишь:
— Ждите, братцы! Не задержусь…
Вот возвращаются сюда действительно здорово. С сумками подарков, гостинцев, писем, водки. Возвращаются весело, с каким-то странным чувством легкости освобождения. И, попадая в крепкие объятия друзей, вдруг ловишь себя на мысли, что томился без них. Тосковал там, в мирной Москве, по этим людям, по этому делу…
Гвардейцы и мушкетеры
Как на любой войне, здесь плохо делится слава. Каждый норовит отщипнуть кусок побольше и доказать, что именно он (его полк, его род войск) «сделал» войну. А заодно за глаза «оторваться» на соседей.
Армейцы язвят по адресу внутренних войск, вэвэшники той же монетой платят «советам» — так называют армейцев. И те и другие поругивают десантников и спецназовцев, а те, в свою очередь, не прочь проехаться по пехоте и танкистам. Летчикам достается от всех сразу.
Все ревниво подсчитывают, кто где больше воевал, кто какие города брал, кто больше завалил «чечей».
И наблюдая за этой перепалкой, вдруг ловишь себя на мысли, что все это очень напоминает сюжет Дюма — о бесконечной вражде гвардейцев кардинала и мушкетеров короля.
Но приходит приказ, и вся ревность — побоку. Пехота штурмует дудаевские укрепрайоны, окружает поселки. На «зачистку» внутрь этих змеюшников идут внутренние войска и сотрудники МВД. Где-то в горах шерстят «чечей» «спецы».
У каждого свое дело на этой войне.
Славой потом сочтемся…
А вообще — все очень устали. Устали люди, устала техника, устало оружие. Отряд спецназа, принявший меня к себе, уже полтора года не вылезает с этой войны. Когда-то новенькие бэтээры теперь напоминают больных стариков, когда сопя и кашляя, как астматики, они на пределе изношенных своих движков еле карабкаются в горы. Рябые, с выгоревшей от бесконечной стрельбы краской стволы пулеметов. Штопаные-перештопаные камуфляжи, измочаленные, драные палатки. Полтора года войны! Три последних месяца в горах безвылазно. Сотни километров дорог. Десятки кишлаков. Потери. Бои.
Люди на полнейшем запределе измотанности, усталости. И все же это отряд! Это странный русский менталитет, когда никто не жалуется, не клянет судьбу, а вернувшись с гор ночью и получив новую задачу, безропотно начинает готовиться к рейду. Заправлять, торопливо чистить свои измотанные, выходившие весь мыслимый ресурс бэтээры. Набивать патронами ленты и магазины, заряжать аккумуляторы радиостанций, латать ползущие от ветхости ветровки и штаны. И лишь под утро забыться на пару часов во сне. Черном, глубоком, без сновидений.
А потом, проглотив наскоро кашу с рыбными консервами — тушенка давно закончилась, как закончились хлеб и масло, рассаживаться по броне — и вперед! «Мы выходим на рассвете…»
…Мира не будет. Как бы о нем ни вещали московские политики, мира здесь не будет еще очень долго…
Я видел русского раба, четыре года отбатрачившего в Дарго. Его глаза невозможно забыть.
Я видел русскую старуху — ей сорок два года. В Грозном убили ее мужа и сына, о судьбе тринадцатилетней дочери она не знает ничего…
Я видел здесь такое, что, наверное, глаза мои давно должны были почернеть от ужаса и ненависти. Как, впрочем, у любого солдата на этой войне…
Нет, мира не будет. Его нам никто не даст.
Москва — Ханкала — Шали — Ведено — Москва
